Оксана Демченко - Топор Ларны [Litres, СИ]

Страф испуганно потоптался и отошел в сторонку, виновато кося глазом на расшумевшихся. Обе уже стоят друг напротив дружки, и позы приняли самые боевые для женского серьезного разговора. Руки пока что в бока, но уже дергаются, к чужым волосам примеряются.

– Зря я переживал, – весело отметил Ким, выныривая из лесной тени и гладя по ноге подбежавшего в поисках утешения страфа. Подмигнул страдальцу, склонившему голову на плечо, почесал клюв. – Моя сестренка в большом мире не пропадёт, Клык… Бойкая она у меня, смотреть приятно.

Марница виновато ссутулилась и отошла, села на плащ. Было удивительно обнаружить за собой давно изжитую способность обижаться и по-детски ввязываться в споры. Чаще она хваталась за нож и холодно угрожала, точно зная свою готовность исполнить сказанное. Но угрожать сестре Кима? Если по правде рассмотреть весь разговор, то и нет в нем обиды. Есть, неловко признать, ревность: повезло девке, такой человек возле неё оказался. Злая штука – ревность, темная да страшная. До беды быстро доводит, короткой тропкой.

– Ким, мы обе хороши, – вздохнула Марница. – Мы два репья, и оба на твою больную голову… мы без тебя пропадём. Сперва передеремся, а потом и вовсе сгинем. Я ведь по уму сказала и верно: нельзя твоей сестре жить в Горниве. Я хоть и не самая законная, но шаару дочь. Здешние нравы знаю. Без дома и родни, без знакомых да соседей, молодая, собой недурна… Как приметят, в один день доведут до сборного двора моего братца. Оттуда или в дом его, там девки часто меняются. Или уж прямиком в порт. Если бы в иное время мы встретились, пока я в силе была, пока батюшка меня слушал, пусть трижды он рыбий корм вонючий, но все же не без ума человек и краю – хозяин… Только теперь я сама в бегах. Дом мой спалили, а что с людьми стало, которые у меня служили, и подумать тошно. Нельзя нам из леса выходить да в город шагать без опаски. Совсем прогнила Горнива.

– Кимочка, – вторая спорщица жалобно ткнулась в плечо брата. – Кимочка, так разве я что сказала? Куда надобно, туда и пойдем. Мы не всерьез шумим, по непутевости только… Тебя да страфа не поделили. Ей не любо, что Клык мне лапу даёт. А мне непривычно, что тебя кто-то еще нечужим числит.

– Ловко придумала сказать: непутевые, – улыбнулся Ким, гладя темные волосы сестры. – Как есть дитятя… Сядь вон на плащ. Я набрал ягод. И грибов. Почистишь? Вот и славно, вот и ладно. – Ким быстро вытряхнул на тряпку грибы и стал оживлять потускневшие угли. – Имя тебе Марница выбрала замечательное, а ты, негодница, ей и спасибо не сказала.

– Все знаешь, – улыбнулась сестра.

– Теперь уж не все, но кое-что, – подмигнул Ким. Сделался вполне серьезным и добавил: – Права она, недобрый здесь край. Лес о беде шепчет. Пожалуй, надо нам к берегу идти. Тебе следует глянуть на море. Сперва только глянуть… Много тут понапутано, старыми узлами затянуто да новыми колтунами пообросло, уж рваных ниток – и не счесть. Без понимания тронешь одну – того и гляди, сама канва разойдется. Надобно первым делом понять: что в мире меняется? Не зря дед Сомра это время выбрал, не зря… Перемены же всякие, мыслю я, без выров не стронутся. То есть опять же, дорога наша к ним ведет, к ним да к морю.

– Нитки, узлы… О чем вы сейчас говорили, я и не стану уточнять, – рассмеялась Марница. – К морю – это ясно. Хорошо же, проведу, мне удобно да интересно. Путь понятный, от опушки он начинается и большим трактом к городу Устре бежит. До ответвления тракта на Устру десять переходов, если без лени шагать. Там уже станем думать: либо оттуда направиться главным прибрежным трактом на юг, к кландовой столице Усени, это значит через Ожву. Или шагать к северу, на Хотру.

– Маря, ты на меня не сердишься? – вскинулась сестра Кима, заметив, что женщина сосредоточенно собирается куда-то. – Ну, Маренька, я не со зла, я не умею злиться, просто так складно сказалось – про репей…

– Маря? – шевельнула бровью Марница. – Ты что, всем имена переиначиваешь под свой вкус? Ладно, пусть Маря, хотя меня так не звал никто вне мамкиной избы… Все не Монька. Не сержусь. Тут недалече у меня припрятаны пергаменты. Мы с Клыком сбегаем да из-под камешка их и выгребем. Не то, чтоб я всерьез верила в справедливость кланда. Но братцу любимому хочется воздать по делам его. Изведёт он людей, власть прибрав к рукам, как есть изведёт, вовсе нет в нем души. И жалости нет, и даже опаски перед наказанием. Всего не изменить, но опаску-то я в него вселю. Попритихнет, никуда не денется. Даже если откупится от большой беды.

Марница поднялась, щелкнула языком, подзывая страфа. Зашагала прочь от поляны, присматриваясь к приметам, выученным наизусть. Клык то бежал впереди, то оглядывался и тревожно клокотал: нельзя оставлять новых друзей без присмотра.

– И ты на их доброту попался! Самый, оказывается, надежный крюк – доброта, – усмехнулась Марница. – Безотказный даже. Маря… Слышь, Клык? Я теперь снова Маря, как в детстве. А что? Милое имя, даже приятное. За такое и отплатить не грех. Зря я, что ли, у батюшки пергаменты стащила? Справлю им документы, настоящие, без обмана. Хоть малая надежда, что пройдем до берега тихо. – Марница вздохнула, зло стряхнула слезу и взялась торопливо искать платок. – Мой двор сожгли. И не вернуться, не глянуть, что да как. Ждут меня там, крепко ждут, я брата знаю. Вернусь – всех под беду подведу. Не вернусь – сама без сна останусь. А ну, как людей моих уже гонят в порт? Клык, плохо мне, муторно… Душа болит. Всех помню и по всем болит. И ты помнишь. Фоську-повариху, твоего прежнего пастуха, моего управляющего… Дети у него, дочке седьмой годик. Жена красивая, молодая.

Марница всхлипнула и шумно высморкалась. Страф огляделся в поисках близкой беды, на всякий случай опустил голову и зашипел, угрожая невидимому врагу, расстроившему хозяйку.

Когда Марница вернулась, грибной супчик уже исходил вкусным паром. Её ждали, что вдвойне приятно. Налили полную миску, подсунули под руку самую нарядную ложку. Хорошо… Пришлось неумело благодарить и пробовать первой. И украдкой думать, обжигаясь и похваливая: прежние её шутки и сами повадки сделались негодны. Ведь хотела с наглым прищуром спросить, облизывая ложку: не отравлено ли, раз первую пробу без неё не сняли? Хорошо, хватило ума прикусить язык. Не за что обижать Кима, да и сестру его – тоже. Это старая накипь боли лежит тяжестью в душе, норовит на новых друзей пролиться да их ошпарить… Нельзя выпускать. Даже страф, и тот понимает, стал иным, на добро отозвался. Неужели она – хуже?

После сытного обеда мысли все так же навязчиво крутились и путались, а вот тропка ложилась под ноги ровно да ладно, словно сама собой. Как собрались, когда вышли – Марница точно и не помнила. Шла себе да шла, порой рвала красивые листья с узором несвоевременной желтизны. Слушала Кима, готового про лес говорить без умолку. И не глядела на приметы – а тропка вела и вела… К ночи выкатилась нарядной узорной дорожкой на большую поляну. И стало ясно: завтра уже опушка покажет себя. Большой тракт прямо поведет к морю. Удобная дорога. Глаза бы на неё не глядели! Но ней и погонят людей с пожженного подворья. И помочь нельзя – и забыть нет сил.