Дэн Вилета - Дым

Суинберн открывает рот, но Траут уже поднял свою тушу из кресла.

— Наказание пусть назначит мастер этики и дыма. Инструкции совета управляющих звучат недвусмысленно. Если мастер Ренфрю считает, что завтрашняя поездка пойдет этим пансионерам на пользу, то так тому и быть. Помимо этого… — Он вопросительно смотрит на Ренфрю.

— По возвращении я буду работать с каждым из них индивидуально, господин директор. Ускоренный курс перевоспитания. — Ренфрю избрал примирительный тон. — И если это послужит к вашему успокоению, дражайшие коллеги, здесь у меня заготовлен перечень страниц из «Книг дыма», которые они станут переписывать. Из третьего тома. — Его взгляд останавливается на Суинберне. — Те места, которые подтверждены последними исследованиями. Чего нельзя сказать об остальных частях книги.

Он отдает Томасу и Джулиусу листки с перечнем страниц, но задерживается возле старшего ученика.

— Еще кое-что, мистер Спенсер. Эти ночные испытания. Они должны прекратиться. Я один уполномочен проверять моральную чистоту учеников этой школы.

Суинберн слишком разъярен, чтобы сдержаться:

— Но наша школа славится своими традициями. Только глупец станет вмешиваться в…

Ренфрю не дает ему договорить. Тон его становится холодным и жестким:

— Настает новая эра, мастер Суинберн. Вам стоит поскорее привыкнуть к этой мысли.

Он жестом велит ученикам подняться и чуть ли не выталкивает обоих за дверь. В прихожей Томас и Джулиус на минуту останавливаются. Оба совершенно сбиты с толку. Впервые между ними проскакивает искра симпатии — они вместе подверглись опасности и уцелели. Потом Джулиус вскидывает голову.

— Ненавижу тебя, — говорит он и уходит. От его кожи не поднимается даже тончайшей струйки дыма. Томасу остается только теряться в догадках: почему ненависть Джулиуса священна и чиста, а его собственная настолько грязна.

— Вот ты где! Я везде искал тебя.

Чарли находит его перед самым отбоем. Такова школа: здание может быть сколь угодно большим, но спрятаться невозможно. Каждый уголок находится под надзором, каждый час жизни школьников контролируется. Пустые помещения запираются, в коридорах не протолкнуться, на лестницах стоят привратники, а на улице чертовски холодно.

— Говорят, что был трибунал. В кабинете Траута.

— Да.

Чарли начинает что-то говорить, умолкает, смотрит Томасу в лицо. В его глазах столько заботы, что Томас отводит взгляд.

— Что они с тобой делали?

— Ничего.

— Точно?

— Да.

Разве можно рассказать о таком? О том, что он инфицирован . О том, что в нем растет зло, такое черное и страшное, что даже Ренфрю боится. О том, что однажды утром он проснется и сделает что-то чудовищное. О том, что в его роду укоренился преступный порок.

О том, что опасно иметь такого друга, как он.

Поэтому он говорит:

— Мне разрешили участвовать в экскурсии. — И еще: — Посылка прибыла. Та вещь, которую они ждали. Крукшенк пришел и сообщил им.

Чарли смеется, когда слышит об экскурсии, смеется от облегчения и радости, что они поедут вместе. Его счастье выглядит таким простым и чистым, что Томасу становится стыдно перед другом. Он извинился бы, а может, и признался бы, но Чарли берет его за руку и говорит:

— Пойдем к нему. К привратнику Крукшенку. У нас есть еще несколько минут.

И он срывается с места, тянет за собой Томаса.

— Он любит меня, этот Крукшенк. Я иногда захожу к нему поболтать. Он расскажет мне, что это за посылка.

И когда они несутся вниз по лестнице, стуча каблуками, приноравливаясь к поступи друг друга, Томас забывает — почти — о том, что он больной человек, ходячая зараза, сын человека, совершившего убийство.

Двое мальцов. Являются ко мне с расспросами. Один счищает с вещей наслоения, обнажая правду, будто сделан из скипидара, а второй с глазами такими честными, что так и хочется ему исповедаться. Говорю я, натурально, со вторым, но приглядываю за первым. Он из тех, кого лучше не оставлять у себя за спиной.

— Посылка? — спрашиваю. Мол, уж и не помню. Только так и выживаешь в этом мире. Изображаешь тупицу, коверкаешь слова — и становишься невидимкой: кинут на тебя один взгляд и тут же забудут. Но то сильные мира сего. А с мальчуганами этими все не так. Они-то поумнее своих учителей. Просто выжидают, пока я не проговорюсь.

— Да ничего особенного, — говорю я наконец. — Сладости всякие. Чай. Печенье. Из Лондона, кажись.

Вот и все, что я им выдаю. Ну и название фирмы — надо же понять, что́ они уже знают:

— Смотрите, какая большая красивая печать на посылочном ящике. «Бисли и сын. Импорт-экспорт, поставщики королевского двора».

Ни один из них и ухом не ведет. Значит, еще невинны. Хотя молчун выглядит так, будто родился с кинжалом в кулаке. Будто ему пришлось прорубать путь на этот свет, и он не возражал.

— Собираетесь на экскурсию, ребятки? Завтра, что ль? — спрашиваю я, хотя, конечно же, обо всем знаю.

— Да, мистер Крукшенк. Вы поедете с нами?

Мистер Крукшенк, скажи на милость. Уважительный какой, шельмец, до чего мягко стелет. Правда, смотрит так, будто и не врет вовсе. Если в Лондоне он посмотрит эдаким ангелочком на какую-нибудь девку нравом помягче, та забесплатно обслужит его.

— Ну нет. И в мыслях не было. Слишком жутко для нашего-то брата. Ни за какие коврижки не поеду. Уж лучше на Луну слетать. Не так боязно.

Как будто я в Лондоне не бывал. Дотуда с полсотни миль. Два дня пешком, когда молодой был. Нынче всего и делов-то — садись на поезд и поезжай. Прихвати только жареной курятины. Сплошное удовольствие.

Но как ни крути, чудна́я затея, эта их экскурсия. Ох, времена меняются. Ренфрю то и дело письма получает. По три-четыре в месяц. Имени на конверте нет, но разве я не понимаю, что это из министерства, почтовый штамп-то никуда не денется. Ричмонд-на-Темзе. Достаешь карту и смотришь, что там. А там Новый Вестминстерский дворец. Самое сердце власти. Хотя ходят слухи, будто парламент снова переезжает. Подальше от Лондона: стены уже сереют. Кстати, Траут получает почту с того же отделения, но адрес на его письмах написан другим почерком — круглым таким: должно быть, дамочка. А письма к Ренфрю накорябаны кое-как. Если поднести конверт к свету, то видна тень печати. И заковыристая подпись внизу, Виктория какая-то там. Небось, чиновница при королевском дворе. Значит, бюрократы против законников; все эти коридоры власти. Вот бы узнать, что в этих письмах. Расскажут ли когда-нибудь Траут и Ренфрю?

Ребятишек я отправляю восвояси, звоню в колокол: отбой. И утром прибывают экипажи, все одиннадцать, чтобы отвезти пятьдесят восемь старших школьников на станцию. За ночь опять навалило снега, и от лошадей идет пар. Ха, и одна делает кучу ровнехонько под носом у старого Суинберна. А как славно пахнет свежий конский навоз на снегу. Так и хочется упрятать запах в склянку да подарить любезной подружке.