Яцек Пекара - Пламя и крест. Том 1.

– Я думаю, что понимаю, господин.

– Думаешь, что понимаешь? – Засмеялся Ловефелл. – Нет, нет. Пока не понимаешь. Но когда-нибудь обязательно поймёшь.

Ловефелл всегда, когда приближался к Монастырю Амшилас, чувствовал себя так, будто возвращается домой. Ибо это на самом деле был его единственный дом, безопасная гавань, в которой он мог отдохнуть, чтобы набраться сил для новых задач. Конечно, не каждое возвращение в Амшилас заканчивалось спокойным отдыхом. Иногда Ловефелла просили ознакомиться с некоторыми книгами или документами или принять участие в допросе или целом цикле допросов, иногда ему даже поручалось руководство ими. Обычно, однако, в Монастыре главенствовал принцип, гласящий, что инквизитор, который выполнил особенно трудную миссию, имеет право полностью восстановить силы, и на выполнение следующего задания его может направить скорее чувство долга, чем приказ начальства.

Монастырь возвышался над текущей в долине рекой, его башни и бастионы гордо возносились в небо. Стены, опоясывающие сооружение, были по меньшей мере двадцати футов высоты. Но на стенах, у бойниц и в башенках Амшиласа не видели ни одного стражника. Ибо это святое место охраняли не полчища солдат, а мощь Господнего имени. Когда конь уже поднялся по крутой дороге, ведущей к воротам, Анна-Матильда вдруг дёрнулась в седле.

– Где мы? Куда ты меня везёшь, человече? – Её голос звучал уже не как мелодичный голос хорошо воспитанной девочки. Он звучал, скорее, так, будто взрослую женщину заставили разговаривать детским голосом. – Сейчас же разворачивай!

Он посмотрел на дочь Витлебенов и увидел то же самое, что видел далеко на мозельских полях. Лицо Анны-Матильды было стянуто гневом, в глазах горела злоба.

– Ты слышишь, что я говорю, солдат?! Разворачивай.

– Маленькая госпожа... – Сопровождающая их девушка, изумлённая этим неожиданным поведением, хотела обнять ребёнка, но Анна-Матильда повернулась к ней и хлестнула её ручкой по лицу.

– Замолчи, девка! – Крикнула она.

А потом из её рта полились слова, которые Ловефелл хорошо знал. Слова одного из страшных ведьмовских заклинаний, направленных на подчинение воли другого человека, превращение его в послушного голема, смиренно выполняющего команды. Инквизитор позволил ей договорить заклинание до конца (он заметил, что с последним словом горничная застывает как камень), а когда она обратила лицо в его сторону, уверенная, что может приказывать, сказал:

– Мне жаль, госпожа, но не так легко подчинить своей воле инквизитора из Амшиласа.

Тогда она закричала. Криком, который по замыслу должен был не только напугать, но и парализовать жертву. Это было не заклинание, а особое умение хорошо обученных ведьм, которое инквизиторы в шутку называли песней сирены. И хотя Анна-Матильда, по-видимому, знала, как использовать эту способность, детское горло не хотело издавать желаемых звуков. Поэтому крик прозвучал не пугающе, а, скорее, жалобно и отчаянно, как будто котёнок пытался издать рёв взрослого льва.

– И что дальше? – Спросил он спокойно.

Девочка продолжала смотреть на него с ненавистью в глазах, а её лицо покрылось кровавым румянцем. Ловефелл задумался, с кем он имеет дело. Ну, конечно, не с демоном, который превратился в ребёнка и устроил себе дом из его невинного, крещёного тела. Это он уже проверил гораздо раньше, и такую возможность со стопроцентной уверенностью исключал. Оставались две возможные ситуации. Анна-Матильда могла быть окутана заклинанием иллюзии, но Ловефелл никогда в жизни не слышал про ведьму настолько сильную, чтобы создать заклинание столь реалистичное и столь долговременное. Если бы ведьма подобной мощи существовала, то она смела бы Ловефелла одним движением мизинца. Или движением брови. Оставалась вторая возможность. Скорее всего, Анна-Матильда была ведьмой, которая провела чрезвычайно сложные ритуалы, позволяющее ей в момент смерти удержать душу от падения в адские бездны. Сведущие в искусстве ведьмы знали способы, позволяющие им вернуться в мир живых. Ценой за это была необходимость созревания в теле сначала младенца, потом ребёнка, а также временная потеря контроля над телом жертвы, которая, однако, постепенно проходила с течением лет. Но вместо этого в них росла ненависть к роду человеческому и всем творениям Господа. Когда Анна-Матильда, а, скорее, эта бывшая, настоящая ведьма, ушла из мира живых? С равной вероятностью это могло быть как шесть лет назад, перед зачатием ребёнка, так и семь столетий. Она могла жить в Империи, но с той же вероятностью в Риме, Персии, Британии или Африке. Это было безразлично, ведь её обучили речи и обычаям, какие полагается знать благородной госпоже. Так или иначе, она была приобретением невероятно ценным. Сказать о ней «стоит столько золота, сколько весит» это как назвать императорский замок в Аахене курятником.

– Я знаю, что вы хотите со мной сделать, – прорычала она злобно, и это рычание было тем более страшно, что исходило от девичьих розовых губок. – Я знаю, что здесь делают с такими, как я. Вы думаете, что я вам это позволю?

– И что же, по-твоему, мы делаем, госпожа?

Спокойный тон и смирение в голосе Ловефелла должны были её озадачить. Но они не сбили её с толку.

– Вы сжигаете их на кострах и топите в реках. Вы заставляете их отречься от тёмных искусств...

– Действительно, так поступают многие люди в Империи. Таковы законы нашей Святой Матери-Церкви, единой и всеобщей, – честно и откровенно ответил инквизитор. – Но эти законы и меры не распространяются на тебя, госпожа. Уверяю, тебя встретят с уважением и окружат любовью.

Она зыркнула на него, и её лицо снова исказилось в гневной гримасе.

– Ты хочешь меня запутать? Обмануть? Ты думаешь, я не чувствую в тебе чада пламени, которое ты разжигал? Думаешь, не слышу криков, стенаний и стонов тех, кого ты мучил?

– Женщина, столь великой силы как ты, госпожа, должна уметь распознать правду или ложь в моих словах, – прервал он её.

Она уставилась на него, а её зрачки расширялись, занимая радужку, пока, наконец, не превратились в чёрные, блестящие круги. Она выглядела сейчас поистине нечеловечески, золотоволосая девочка с нежным личиком, на котором выделялись лишь эти чудовищные, блестящие чернотой глаза.

– Ты был таким, как я, – сказала она с внезапным удивлением. Инквизитор улыбнулся.

– Быть может, нас объединяло некоторое сходство, – согласился он.

– Я это вижу. Я вижу это в тебе. Ты умел летать. – Её глаза расширились ещё больше. – Ты проводил шабаши и кровью писал заклинания на коже, содранной с человеческих хребтов. Спал с суккубами на ложе из огня...

Ловефелл кивнул, хотя и через некоторое время, будто не сразу понял, может ли он согласиться с её словами. Память о прежних годах и о том, кем он был тогда, дремала в тёмных уголках его разума. Когда он хотел вспомнить о конкретных событиях, он их вспоминал, но так, будто знал о них по рассказам постороннего человека.