Яцек Пекара - Пламя и крест. Том 1.

Ловефелл немного отстранился, чтобы не дать возможности что-нибудь украсть крутящемуся в толпе карманнику, и именно в этот момент увидел фигуру, которую рано или поздно ожидал увидеть. Мариус ван Бохенвальд выглядел словно гора невыпеченного теста, на которую напялили бархатные тряпки и перевязали парчовым поясом. Когда он шёл, каждый кусочек его тела, казалось, дрожал и трясся так, что могло показаться, что он скоро развалится на куски. Его глаза, как обычно, наводили на мысль о яйцах, очищенных от скорлупы, а торчащие из широких рукавов руки заканчивались пальцами, каждый из которых напоминал белую бесформенную колбасу. Ловефелл давно научился тому, что человека никогда нельзя судить по внешности. Он уже видел подлецов с лицами херувимов, добряков, выглядящих злобными разбойниками, или богачей, одетых как бедняки из худших городских переулков. Он знал женщин, чьи сладкие речи скрывали измену, и мужчин с суровыми лицами, которые гадили в штаны, при виде врага на поле боя. Но при виде ван Бохенвальда он всякий раз не мог удержаться от смешанного с жалостью веселья. Это была лишь первая реакция, сильнее, чем голос разума, говорящий, что перед ним один из самых опасных людей, с которыми он имел возможность познакомиться, будучи Арнольдом Ловефеллом – инквизитором Внутреннего Круга.

– Дорогой Арнольд! – Весело воскликнул ван Бохенвальд. – Что за прелестный сюрприз! Как говорят: гора с горой...

– Несомненно, – вежливо ответил Ловефелл. – Рад тебя видеть, Мариус.

– Да... – Ван Бохенвальд обнял инквизитора за талию и двинулся вперёд, как большой буксир, тянущий за собой шлюпку. – Пошутили, посмеялись, пора перейти к делу, Арнольд.

– Я весь внимание, – сказал Ловефелл, перехватывая удивлённый взгляд проходящего мимо молодого человека.

«Ну да», – подумал инквизитор, – «я выгляжу сейчас как престарелый содомит в объятиях богатого любовника. Ему осталось только похлопать меня по заднице».

Он чувствовал интенсивный запах пота, исходящий от спутника (напоминающий тот особый вид запаха, который издаёт сыр, долго лежавший в тёплом помещении), смешанный с не менее сильным запахом восточных благовоний.

– Ты ведь знаешь, Арнольд, что в Амшиласе мы почти больше всего любим послушание? – Спросил ван Бохенвальд таким тоном, будто говорил, что больше всего любит рульку с капустой.

– Конечно, Мариус. – Ловефелл не был дураком, поэтому обратил внимание на слово «почти». Это давало ему некоторую надежду на будущее.

– Выше послушания мы, однако, ставим жар истинной веры, горящей в наших сердцах, который в твоём случае проявляется в виде жажды знаний, – добавил толстяк уже серьёзно.

Осуждённый завыл особенно громко, и ван Бохенвальд повернулся в сторону улицы.

– Бьюсь об заклад, что он кричит больше от страха перед ожидающим его дьявольским колом, чем от реальной боли, – заключил он.

«Значит, содомиту не повезло», – подумал Ловефелл. Дьявольским колом или адским хреном (как придумали шутники) называли раскалённый прут, применение которого должно было сжечь грех вместе с грешником. И такой, как видно, конец ожидал едущего на телеге осуждённого.

– Я думаю, что ты, Арнольд, предпочитаешь, скорее, общество девок, – заговорил ван Бохенвальд.

– Честно говоря, я забыл об огне, разжигающем плотские страсти, – ответил Ловефелл. – Хотя когда-то: да. Когда-то я предпочитал общество дам.

– Когда-то, когда-то, когда-то... – Толстяк замахал руками. – А я когда-то, представь себе, был стройным, словно тростинка.

Этого Ловефелл себе представить не мог, но кто знает, может быть, Мариус действительно когда-то больше напоминал человека, чем бесформенную груду жира.

Они уже отдалились от улицы и зашли в заулок, из которого вела дорога в сады, окружающие храм.

– Устал, – пропыхтел ван Бохенвальд. – Присядем на стену, Арнольд. Побеседуем.

– Пожалуйста, – ответил Ловефелл, ибо минутка отдыха в тени деревьев не могла навредить. При условии, конечно, что разговор с Мариусом можно было бы назвать отдыхом.

– Справедливо ли я предполагаю, что ты интересным способом проводил недавно свободное время?

– Свободное время? В жизни инквизитора? Да ты шутишь, Мариус, – осторожно ответил он. Толстяк засопел в явном изумлении.

– Может, ты хочешь о чём-то мне рассказать?

– Не думаю, Мариус. – Ловефелл сохранил спокойствие. – Потому что я направляюсь в Амшилас, и в Монастыре для меня будет большой честью написать отчёт о некоторых событиях. Если ты получишь соответствующее разрешение, то, наверное, и ты сможешь с ним ознакомиться.

– Ну, ну, – проворчал ван Бохенвальд. – Верёвка уже натянута. Не перетягивай её ещё сильнее.

Инквизитор посмотрел на него искренне удивлённым взглядом.

– Прости, но я не понимаю, о чём ты говоришь.

– Конечно. – Толстяк вытер тыльной стороной ладони лоб, покрытый крупными каплями пота. Но поскольку ладонь тоже была мокрой, это мало что дало. – Знай, что ты не сделал ничего, чего мы не хотели бы, чтобы ты сделал, – сказал он. – Ты посетил Арсанеса в соответствии с нашей волей, хотя эта воля не была тебе ни высказана, ни поручена.

Бохенвальд на мгновение замолчал, как будто ожидая комментария к своим словам, но Ловефелл не собирался говорить. Его не удивляло, что толстяк знал о его разговоре с персидским чародеем. Мало событий могло укрыться от внимания инквизиторов Внутреннего Круга, и хотя Ловефелл был одним из них, он не сомневался, что подлежал постоянному контролю. Так же как, наверное, аналогичному контролю подлежал также и Мариус ван Бохенвальд. Хотя интересно, что он мог ответить на вопрос: quis custodet ipsos custodes? [Кто устережёт самих сторожей? (лат.)]

Инквизитор задумался только, каковы будут последствия его беседы с персидским чародеем.

– Арсанес слишком хорош в искусстве, чтобы не разгадать, что ты послан нами, – продолжил Мариус. – Он, может быть, и не принадлежал к числу самых лучших учеников Нарсеса, но, как видишь, получил знания, позволяющие ему прозябать в им же созданном уголке иномирья. Мы не знаем, где он спрятал своё тело, мы не знаем, где он лежит наподобие трупа, не едя, не дыша и не двигаясь. И, честно говоря, эта проблема не мешает нам спать по ночам.

– Но...? – договорил Ловефелл, ибо знал, что должно последовать какое-то «но».

– Но когда придёт время, мы охотно перекинемся с ним парой слов. Посидим, поболтаем в Амшиласе, так, как мы привыкли говорить с людьми, у которых мы можем многому научиться и которых мы можем многому научить. Так же как когда-то мы беззаботно беседовали с тобой, Арнольд. – На лице толстяка появилась улыбка.

– Не помню, – спокойно и искренне ответил Ловефелл.

– Я знаю, – кивнул ван Бохенвальд, что далось ему с заметным усилием, так как опухшая шея и жирные подбородки не позволяли ему подобные манёвры. – Но это не относится к делу. Важно, что ты пришёл к нему по собственной воле, и ты дал ему, независимо от собственных взглядов, надежду, что вернётся мастер Нарсес. Чего Арсанес, наверное, в равной степени как боится, так и жаждет.