Виталий Сертаков - Мастер Лабиринта [СИ]

Впервые в жизни мне не хотелось.

Не хотелось портить белизну, не хотелось ничего изображать. Образы не рвались из моего ума, словно свора собак в гоне.

Дворнягу? Птицу? Розу? Медведя?

Я начал с медведя. Когтистые лапы кривые и устойчивые... нет, не получается. Это - не лапа, а корень дерева, вылезший из земли. Это дерево с серпами на концах ветвей, и Фред висит на нём вверх ногами.

Словно плод рядом болтается голова задушенного Алика. И ещё одна голова Алика. И ещё одна. Каждая следующая - проще, пока рисунки не превратились в пиктограммы.

Алик пытался изобразить свою смерть, но не вышло. Просто он не умел рисовать. И видел, наверное, не так хорошо, как хотел. Я могу помочь.

Я повторил общие черты одной из его карикатур и, деталь за деталью, развернул её в полноценный набросок. Затем свернул назад в схему.

Саградов хотел, чтобы я увидел смерть Алика. Я не хочу, но... он не отстанет, если я этого не сделаю. Алик, не Дмитрий. Он либо всё продумал, либо намеренно создал иллюзию плана, чтобы направить меня по пути, который ведёт... куда? В засыпанные прахом Помпеи?

Я повторил пиктограмму, теперь разворачивая её и вглядываясь за поверхность стены. «За поверхностью» Алик не умирал, пригвожденный к круглому камню, а сидел между ног мужчины.

Лирнов не зря обвинял в неподобающем, раз мне такое в голову приходит. К горлу подступили жар и тошнота, и я густо зарисовал картинку чёрным.

Но мотив, выйдя на поверхность, застрял в мыслях, и избавиться от него можно было, только нарисовав правильно. В каждом следующем наброске, что я делал на стене, повторялись стыдные образы, один откровеннее другого. Клиентурой Алика были мужчины. Я мог бы и раньше понять, ведь его убил тот, кто сильнее.

И всё же... Алик не то, чем казался. В смысле: он хотел казаться мной, но он - не я. И если его ум мог невероятное, зачем было унижать себя худшим из способов? Нет, дело не в проституции. Дело в другом. Осталось понять в чём.

Я прижался лбом к рисунку.

- Что ты задумал? - Спросил я у мёртвого Алика. - Что ты задумал? Что ты задумал, что ты от меня хочешь...?

Тонкие линии образовывали едва заметное кольцо вокруг двоих на рисунке. Я выронил уголь и обвёл круг пальцем, оставляя рыжий след поверх чёрного.

Алик был в центре окружности. Нет, не так. Алик был центром.

Я был центром. Осью, вокруг которой вращается мир. Я прозрачный и какой-то... однонаправленный... Я линза, внутри которой свет движется только к фокусу. Разве это не определение чёрной дыры? Разве не определение Рыбы? Пожиратели света, ускорители энтропии.

Картинка оживала, проваливалась в трехмерность. В центре груди разгорался жар, лучистое пятно-фокус, через которое можно вывернуться наружу. Не иллюзия, настоящее тепло разогнало мою кровь, согревая окоченевшие пальцы. Зрение прояснилось, как будто я вымыл глаза.

Нужно зафиксировать это, чтобы потом вернуться. Мне нужен знак, в котором сплавлены все пиктограммы с Аликом. Вот что он пытался создать. Знак, а не форму.

Я был пятном - и я нарисовал пятно. Точку диаметром в расширенный зрачок.

Правильно. Но - мало.

Я обвёл точку в круг, замыкая и фиксируя.

И ещё круг... и ещё круг... и ещё круг... Пальцы двигались магнетически. Я следил за ними, не видя линий. Я вдруг вспомнил: мои пальцы - непослушные, маленькие пухлые отростки. Сжимая их, смеюсь, потому что чувствую прикосновение себя к себе, и это странно и уютно. Почти как мама. У меня есть эта фиолетовая пластмассовая штука, которую я сжимаю в кулаке и веду ею по белоснежной шершавой бумаге. От восторга перехватывает дыхание: фломастер оставляет след. Я веду медленно, заворожённый тем, как рождаются линии и спирали, и круги, и чёрточки там, где прежде царили белизна и пустота. Если надавить сильнее, лист сопротивляется как живой и его фактура щекочет пальцы. Это волшебство. Мир подчиняется мне, ощущается мной - и я смеюсь от восторга.

Лёгкий светлый смех сорвался с моих губ и растворился в облачках выдыхаемого пара. Звук отвлёк, возвращая в действительность.

Я водил по стене, очерчивая бесконечные спирали вокруг единой точки-пятна. Удаляющейся от меня, или наоборот... я не мог остановиться. Я не мог отвести взгляд.

Когда умер Костя я рисовал линию. Сейчас - меньше, чем линию.

Рука двигалась против моей воли. Будто ею завладел маленький Олег, впервые взявший фломастер, и узнавший, что рисовать - это счастье. Упрямый и глупый.

Это не спираль. Это коридор.

Тот самый, с коричнево-ржавыми перекрытиями, с белым краем стены, со сваленными в углу непонятными предметами. Конечно, всего этого здесь нет. Есть лишь раскручивающаяся линия, в гипнотизме которой я застрял. И в то же время - это тот самый коридор.

Может быть, здесь, на дне колодца, смерть Алика? Я перестал сопротивляться, тем более что это не помогало, и потянулся вперёд, в черноту начального пятна. Оно - сингулярность и аттрактор. Я представил лицо Алика и попытался разглядеть там, в конце коридора.

Спирали было недостаточно.

Я взялся правой рукой за запястье левой и остановил её. Мир продолжал вращаться. Я не мог увести руку в сторону, не мог убрать взгляд - но прекратил завинчивать круги. Чего не хватает?

Отпустив руку, я провёл прямые линии, связывающие круги в единое целое и смыкающиеся в точке. Усиливающие структуру. Так правильно. Так коридор - это коридор, а не рваная дорога.

Уже не коридор.

Коридор-спираль превратился в ячеистую сеть. Я застреваю в ней прочнее, чем застревал в витках.

В точках пересечения линий вибрируют полупрозрачные бусины. Блестя и подрагивая ртутью, они отражают друг друга сферическими идеальными зеркалами. Волна за волной по неподвижной сети проходят импульсы, сотрясающие бусины.

Глаза жжёт от невозможности моргнуть. Холодные слёзы срываются с ресниц, капли застывают, вплетаясь в дрожащий узор.

Точка-аттрактор тянет меня, я падаю в неё, связанный голодной неумолимой сетью.

В ней застряло Нечто.

Далеко впереди оно натягивает её и деформирует, продавливая своей тяжестью. Это оно - источник гравитации и источник изменений.

На поверхности бусин разворачивается история, выученная мной до фактуры облаков: Золушка бежит по лесу. Её карма - вечно мчаться, раня ноги - и не успевать. Моя - смотреть беспомощно. Я виноват. Тогда, давно, я не спас её. Это было лет десять назад, как я мог её спасти?! Десять лет назад, я верил, что мои родители добрые и всемогущие, что Экосфера - исправит наш разрушенный мир, и что это Атхена оставляет под порогом конфеты в первый день весны. Неважно, что я был ребёнком. Причины и следствия безжалостны.

Отражения переплетаются, взаимодействуют, вытягиваются к аттрактору. Вот бусина, где на Золушке не футболка, а яркое синее платье. Вон в той сфере - царапины с другой стороны лица и нож в руке, вместо острого камня. Чуть дальше - Золушка упала, скатившись с холма, и больше не двигается.