Виталий Сертаков - Мастер Лабиринта [СИ]

Молчание в ответ.

- Где Индия? - Повторил я громче.

- Её забрали родители. - Фредерика миллиметр за миллиметром стянула вниз ногу.

- Когда?

- Ночью.

С плеч свалился камень, позволяя чуть глубже дышать. Хорошо, что она уехала. Хорошо, что хотя бы один из нас в безопасности.

Камень привёл друзей и вновь упал на меня сверху.

Фредерика пристроила на стену вторую ногу, и, взявшись за щиколотку, тянулась подбородком к носку.

Я подошёл к ней.

- Ты это видела? - Спросил я тихо.

- Что? Родителей Инди? Нет, я спала.

- Когда ты видела её в последний раз?

Фред резко повернула голову:

- Отвали от меня, со своими фантазиями! Из-за тебя я проигрываю!

Но зрачки её светло-голубых, словно дезинфицированная вода, глаз расширились. Выдавая, что Фредерика задумалась о моих словах. Или что ей я очень нравлюсь. Вряд ли второе.

Смерть Кости, исчезновение Индии. Откуда она знает, что Индию забрали родители, а не её тело унёс Фишер, спрятать в подвалах особняка? Или облить питательным раствором в Лабиринте, чтобы его съел коралл?

Я передёрнул плечами, представив как маленькая Индия, укутанная в оранжевое сари, ударяется головой о стены, пока Фишер волочит её, словно куль, по полу.

- Ты провонялся страхом. - Скривилась Фредерика. - Я серьёзно: отвали.

Я отошёл.

Сел в центре комнаты, не зная чем заняться. Спать уже не хотелось, рисовать не хотелось тем более. Поймал себя на том, что обгрызаю ноготь.

- Он скоро придёт. - Сказала вдруг Фредерика. - Сам Мастер. Сегодня полуфинал.

- Одного выгонят - двое останутся. - Хмыкнул Ксавье. Швырнул на ковёр измазанную в зелёной краске кисть. - И знаешь, кто вылетит?

- Перестань. - Оборвала его Фредерика. На меня она, кажется, просто злится, а Ксавье терпеть не может. Мне:

- Займись лучше делом. Мастер будет оценивать те работы, которые мы успеем создать до его прихода. А он неизвестно когда явится. Может, сейчас, может, в конце дня. Такие вот условия.

- Во мне больше нет ничего, чтобы нарисовать. - Сказал я.

Фред пожала плечами и отвернулась.

Я пустой. В моем сердце, в моей голове, в глазах не осталось ни одного едва ощутимого образа, который можно проявить на бумаге. Я закрыл ладонями лицо.

Седек и не ждёт, что я буду рисовать. Недаром же Фишер привёл меня сейчас, а не к началу. Мастер явится с минуты на минуту, оценит Фред и Ксавье, а меня выпроводит с конкурса.

Я сам хочу уйти отсюда.

Мастер отпустит? После того как бросил вызов Лирнову, не позволив забрать меня, после того как назвал меня фаворитом перед газетчиками. После того как я прошёл по коридорам особняка до самого Рыбьего города - хотя они ни на одной карте не тянутся так далеко. После того как узнал, что он подмешивает в пищу конкурсантам дурман, и что он способен управлять самым страшным хищником нашего времени.

Золушка созналась, что не осталось в живых никого из тех, кто рисовал её. Алик умер, притворяясь мной. Фишер сказал «Время всё закончить».

Спине стало холодно, словно будущее лизнуло меня холодным языком вдоль позвоночника.

Я поднялся и взял верхний лист из стопки бумаги, и два первых подвернувшихся угля: чёрный и красный. Вернулся в центр зала, сжимая их в кулаке так, что красный сломался натрое. Чтобы не пачкать ковёр, я бросил разломанный уголь в карман.

Мастер собирается официально исключить меня из конкурса. Но он меня не отпустит. Я исчезну, как исчезла Индия.

Белый лист сиял тошнотворной невинной чистотой, высасывая импульсы и замыслы. Чтобы остаться, я должен выиграть этот тур, и тогда Фишер не сможет задушить меня по-тихому, как только я выйду с вещами за ворота. Я должен нарисовать что-нибудь.

«Должен» уничтожало саму возможность провести линию на бумаге.

Я не могу оставить Золушку здесь. Может, ей моя помощь и не нужна, но... она больше, чем красивая женщина в беде. Она больше, чем красивая женщина, которая заставляет меня чувствовать себя одновременно героем и дураком. Она важна.

И Фред тоже. И даже Ксавье. И даже этот проклятый лист, на который не ложится ни один образ. В самом начале, когда только пришёл, я так хотел доказать, что стою чего-то. Что я тоже важен. Что я могу.

Фредерика с упорством поставленной на повтор кассеты, отрабатывала странное па. То быстро, то болезненно-медленно. поднимала согнутую в колене ногу, разворачивала бедра, выбрасывала ногу назад.

Сжав чёрный уголь, я жирно обводил контуры её тела в напряжённые статичные мгновениях этого упражнения, и намекал их летящими сквозными линиями, когда её поза менялась. Вскоре на листе целая толпа Фредерик взмахивала ногами, хмурилась и иногда теряла равновесие.

Фредерика-оригинал вдруг прыгнула ко мне и выхватила лист так, что уголь прочертил жирный след вниз.

Я вскочил.

- Придурок! - Прошипела девушка. Она смотрела на меня, а не на рисунок. - Ты как смеешь?! Тебе что, разрешал кто-то?

- Извини. Я не... не хотел, в смысле... я. Размять руку, и...

- Размять ОБ МЕНЯ руку?

- Извини, я не то хотел. Я в смысле... ты красивая... тебя приятно... рисовать. Я не хотел вмешиваться. Или в частное. Это лишь контур. Всего лишь абрис, Фред, честно.

Девушка подняла лист над головой, зачем-то пытаясь просмотреть плотный картон на свет.

- Почему красное? - Спросила она спокойнее.

Красный уголь разломался, я рисовал чёрным. Но Фред была права: все линии её тела алые. И туника Фред не зелёная, а фиолетовая, и никаких узоров на ней нет. Опять зрение врёт.

- Красный означает огненную энергию. - Нашёлся я.

Фред скривила рот в сторону.

Ещё красный означает смерть.

Девушка вдруг коротко рассмеялась:

- Я не такая. - Фред смущённо взъерошила пальцами платиновый ёжик: - Это не я.

- Такая. Себя со стороны очень сложно...

Наброски хорошо получились. Даже не верится, что я начинал через силу и через отчаянье. Множество танцовщиц отражали многообразие сущности самой Фред, противоречивой, как всякая женщина. Будто их три десятка - но все они - она. Может быть, через меня Фредерика увидит, насколько красива.

- Ты разбираешься. - Обернулась Фред к подошедшему Ксавье. - Это похоже на меня?

- Мазня жалкая. - Оскалился он. Тыкнул зелёным пальцем в совмещённые изображения: - Это что, третья нога из живота растёт?

Дитер вернулся к своей старой песне:

- У тебя, Лирнов, руки и глаза на одном месте находятся. Что, думал с талантом рождаются? Как с татуировками?

От откровенной грубости мои мысли словно окаменели, а в желудок сжался спазмом. Я мог бы сказать, что быть аристой - честь. Но я утратил честь, утратил дэ. Поэтому я отвернулся, скрывая лицо.

На картине Ксавье белопенные лошади галопом выбегали из моря. Казалось, что они сейчас выскочат и растопчут меня. Разорвут зубами, разметают копытами. Рисунок был одновременно реалистичный, фантастический, пугающий... и гениальный.