Владимир Пекальчук - Предай их всех [СИ]

— А я и не знал, — признался Кархад.

— Какие ваши годы, сэр рыцарь… Разменяете шестой десяток — тоже будете знать много такого, чего не будут знать молодые… Орки редко начинают войны или набеги, а если начали — то у них есть причина. Даже если после двадцати лет мира без видимой причины и предупреждения налетает орочья ватага — виноваты все равно люди. И такие вроде бы беспричинные нападения обычно случаются из-за мести. Допустим, если когда-то погиб некий орк, оставив после себя малолетнего сына, то десятки лет спустя повзрослевший сын начинает мстить, и если таких набирается много — вот и ватага. Если один из них вождь — вот и орда. Тут такое дело… Люди обычно не знают или не понимают, что когда вы заключаете мир с вождем некоего племени — вы заключаете его только конкретно с этим вождем. С одним-единственным орком. Который будет неукоснительно соблюдать договор и никогда не поведет в набег свое племя. Но он не может запретить другим оркам своего племени вести свою личную войну, особенно из мести. Месть за тех, кто им был дорог, у орков — святое. И не только у них. Но в целом же, если вы заключили с орком соглашение или он дал вам слово — то будет соблюдать.

— Кстати, о словах. Я всегда хотела понять, как так вышло, что за твоим народом давно закрепилась слава вероломных, держащих слово только пока это выгодно, а ты среди них умудрился родиться честным?

— Я был в детстве как все, на самом деле, — пожал плечами Р'Энкор. — Лгал и нарушал слово, если так было надо. Это среди нас нормально, если кто-то когда-то обманул меня — я не буду ему это пенять, потому что на его месте сам поступил бы так же. Нарушение договора, если договор становится невыгодным — так же просто и естественно для нас, как вдох и выдох… А потом мы с отцом оказались на поверхности… Мы наивно полагали, что сможем найти место среди вас, если станем как вы. Странными, нелогичными, держащими слово, даже если это себе во вред. И мы пообещали друг другу, что не будем лгать. И потому я с тех пор не лгу.

— Хм… Ты держишь слово, потому что дал отцу слово?

— Да. Я не справляю поминок по мертвым, как вы, не строю величественные мавзолеи… Вместо этого я чту память отца, держа слово, которое когда-то ему дал.

Кархад ухмыльнулся.

— Звучит примерно как «долговая расписка, обеспеченная долговой распиской», — сказал он и сразу же был награжден осуждающим взглядом Мирданы.

Тут дроу чуть привстал в стременах и крикнул:

— Всем внимание и не зевать! Мы приближаемся к самому опасному месту нашего маршрута.

— Какая опасность нас подстерегает? — спросил один из рыцарей, обернувшись.

— Ущелье и ветхий подвесной мост. Если б я должен был устроить нам засаду — я устроил бы ее здесь.

Сознание вернулось еще до того, как пропали звон в ушах и боль в челюсти. Келленсилль пару раз моргнула, ощущая, как ее всю качает туда-сюда, и открыла глаза. Лежит на чем-то мягком, смотрит в потолок… чего? И еще ее терзают некие необычные ощущения, словно ее душу скрутили путами и сунули куда-то далеко от тела.

В следующий миг княгиня сообразила, что причина покачиваний — человеческий экипаж, в котором ее везут. Она попыталась сесть и обнаружила, что ее руки скованы короткой цепочкой, а совсем рядом, на противоположном сидении кареты, сидят ее пленители.

Келленсилль все же села и первым делом смерила того, что побольше, взглядом, полным безграничного пренебрежения, одновременно рассмотрев его. Он, безусловно, один из нападающих, и его руки, лежащие на коленях и закованные в тяжелые перчатки, кажутся знакомыми. Точнее, знакомыми кажутся именно латные перчатки: вроде бы, как раз от одной из них у княгини ноет правая сторона челюсти. И его глаза… Золотистые глаза стража, с каким-то необычным серым отливом, буквально лучащиеся дикой мощью, природу которой Келленсилль пока не понимает.

В этот миг здоровяк, убедившись, что его пленница полностью пришла в себя, заговорил низким голосом, в котором Келленсилль послышался рокот шторма.

— Я приношу извинения за удар и все сопутствующие неудобства, это была вынужденная мера, — сказал он на абсолютном языке и добавил: — переводи.

Последнее адресовалось второму, тощему седому старику с крючковатым носом и злыми, горящими глазами.

— Госпожа княгиня говорит на зодангане либо кадорине? — вежливо осведомился он на зодангане.

— На обоих, — холодно ответила Келленсилль, решив пока не выдавать свое знание абсолютного языка.

— Великий Трэйкхан Кхейл приносит вам свои извинения за удар, который был вынужденной мерой. И я, пожалуй, присоединюсь, хе-хе, вы, высшие эльфы, едва ли не единственные на свете, не сделавшие мне зла, хоть и подозреваю, что исключительно в силу того, что мы с вами не пересекались, хе-хе.

— А ты еще кто такой?

— Норлаш Чернокнижник, Норлаш Проклинатель, Норлаш-говорящий-с-демонами — полагаю, вы знаете меня хотя бы под одним из этих прозвищ.

— Мерзость, — скривилась княгиня.

В этот момент тот, кого назвали великим, повернул голову к чернокнижнику.

— Я сказал «переводи», а не «болтай», — ровно сказал он.

— Прошу меня простить, о великий, — немедленно извинился Норлаш.

Келленсилль подвела первые итоги. Слухи о Норлаше и вызванном им легионе демонов, дошедшие до нее, оказались чушью, как и предполагалось: чернокнижник говорит с «великим» даже не как равный, а как слуга с господином. Кто такой этот Трэйкхан Кхейл — очень интересный вопрос, раз даже чернокнижник, гордившийся тем, что разговаривал с демонами как равный с равными, с Кхейлом говорит как со своим хозяином.

Лицом — человек, глазами — Страж, но Стражам у людей взяться неоткуда, так как единственный на весь мир стабильный Источник — в Вечном Лесу. И эта огромная внутренняя мощь, пульсирующая, лучащаяся из глаз, которую княгиня чуть ли не кожей чувствует, очень сильно оттеняет неподвижное, лишенное эмоций лицо. Словно кукла, внутри которой есть что-то еще, словно голем, но живой…

— Ты извиняешься только за удар? — ответила Келленсилль на зодангане. — Вторжение в мои владения, осквернение ритуала, убийство моего народа — все это ерунда? Что ж, извинения приняты: только твой удар я и могу простить.

Норлаш перевел, хотя Келленсилль заметила, что на абсолютном он говорит, на самом деле, так себе: слишком слаб словарный запас. Больно уж однобокие собеседники у чернокнижника были.

Кхейл больше ничего не сказал, и княгиня поняла, что надо брать беседу в свои руки.

— Кто ты такой и что тебе нужно?

Норлаш перевел.

— Я Трэйкхан Кхейл из Лагурента, — ответил «великий» так, словно это все-все объясняло.

— Первый раз слышу.

Трэйкхан Кхейл только молча пожал плечами, и его громадные, украшенные черепами наплечники скрипнул.