Артем Савин - Цитадель души моей (СИ)

Если я вдруг выживу, то ни к чему плавающему на полет стрелы больше не подойду. Вполне допускаю, что встреченный нами монстр - мирное безобидное существо, в разы менее опасное даже одинокого волка, но я лучше выйду один на один со стаей вергов, чем соглашусь снова оказаться в лодке рядом с чем-то эдаким. И дело вовсе не в опасности - смерть везде смерть и неважно, кто её тебе подарил - разъяренный урс или рой диких пчёл. Дело в бессилии - в осознании полной и абсолютной собственной ничтожности - что бы я сейчас ни сделал, как бы не напрягал весь свой разум, все мышцы и душевные силы, впечатления на раскинувшийся вокруг океан и на его обитателей я произведу не больше, чем брошенный в воду камешек. Так какой тогда смысл развивать ум и тренировать мышцы? Нет, что ни говори, а море - не людская стихия, нечего людям тут делать. На земле всё-таки не так.

А потом снова подул ветер, и поднялись волны. Сил ко мне вернулось достаточно, чтобы попытать счастья в схватке с бестией еще раз - как ни крути, пожалуй, это было бы самым разумным решением, что для меня, что для неё - победитель получает пару недель жизни и шанс на спасение. Сам не знаю, почему я так и собрался напасть ни днем, ни ночью. Из благодарности? Не думаю - то, что она меня спасла, больше злило, чем наполняло благодарностью. Потому что это глупость - так нельзя делать. Когда на кону стоит жизнь, боец должен уметь отринуть свою человечность. Не сможешь - умрешь, а тот, кто смог - будет есть твою пищу, пить твое вино, трахать твоих женщин и убивать твоих детей. Так было всегда, и так будет всегда - вся история человечества тому подтверждение и ни единого исключения пока не замечено. Около полутора суток, прежде чем забыться, скорее похожим на бред, сном, я пытался расшевелить себя подобными мыслями - тщетно. Мысли вязли в глухой апатии, словно я, трепещущим на ветру огоньком, под дождем, пытался разжечь мокрое насквозь бревно.

* * *

- Заморыш!

- Что? - Я встрепенулся, соскочил с покрытых драной ветошью дощатых нар - моего ложа - на пол общей комнаты и завертел головой, пытаясь понять, кто меня разбудил. А, вон - Жмых, стоит в дверях и скалится недобро. Возрастом он не старше нас, Лягушат, но особняком держится - уже не одна смерть на нем, а на прошлой неделе он свободнорожденного ремесленника в собственном доме убил и всё добро в одиночку вынес, так что ему скоро имя должны были дать и в Крысы посвятить. Хвастался, что даже награда за его голову назначена, но это вряд ли.

- Шел тебя видеть хочет, - сплюнул и ушёл.

Я перевёл дух. С одной стороны, хорошо, что он от Шела, иначе он бы не удержался от искушения меня немного "проучить", просто для забавы. А так - испугался, что я наябедничаю. С другой стороны - Шела я боялся, да что я, его все боялись. Так уж мир устроен - вольпов все боятся. Потому что они - хозяева нашего мира и это всякому ясно. Что с того, что трон в Бурдигале вполне себе человеческая задница согревает? Вот ведь и шайки нашей голова - Бер, а вовсе не вольп, ну? Достаточно раз на них взглянуть, когда они в одной комнате встречаются, и сразу понятно становится - кто голова, а кто - одно название. Думаю я, с наместником нашим - то же самое, потому он и наместником зовется, а не императором, верно ведь?

Обмирая от робости я направился вниз, в подвал - там, в небольшой скромно обставленной комнате, Шел принимал визитеров. Никто никогда не видел, чтобы Шел оттуда выходил, но жил он всё ж не у нас в подвале. По слухам, из комнаты вольпа был еще один ход - прямо на улицу. А может, и не один. У любой лисьей норы обязательно имеется парочка запасных выходов. Щербатый на прошлой неделе клялся, что видел Шела, выходящего прямехонько из стены двухэтажного дома на Судейском спуске. Врал, скорее всего.

Самого разговора я не боялся - я отлично знал, какой он будет. Вольп будет сидеть в кресле со скучающим видом, смотреть в сторону и изредка задавать странные вопросы вроде "Видел ли ты когда-нибудь свою маму голой?", "Как думаешь, голод - какого он цвета?" или "Чуешь ли ты иногда кислый запах, которого никто другой не чувствует?". Ответы будет выслушивать без всякого внимания, словно они ему и не нужны совершенно, будет подолгу задумчиво изучать собственные когти, потом, словно спохватившись, задавать другой такой же дурацкий вопрос, а потом скажет: "Все. Можешь идти". Подобные "разговоры" с нами, мелюзгой, он проводил где-то раз в полгода, удивляться мы давно перестали, хотя зачем это вольпу - так и оставалось непонятным. Слышал я несколько версий, но что-то на правду похожее только Пухляк выдал:

- Это он так выясняет, какой у кого талант скрытый имеется, чтобы потом с этого человека навару побольше получить.

- Не, - возразил я, - он же про таланты и успехи ни одного вопроса не задает, меня он даже ни разу не спросил, что я умею.

- А может, ему надо знать, не что ты умеешь, а что ты можешь уметь лучше всего? Ты ж этого и сам не знаешь. А может, и догадываешься, да соврешь. Вот вдруг у тебя, Заморыш, такой талант свою задницу клиентам подставлять, что ты любой бордель озолотить сможешь? Так ты ж сам не признаешься. А он спросит там своё "Нравится ли тебе на казни смотреть?", покумекает себе и всё поймет. Вольпы, они большие мастера со всего прибыток получать, потому и заправляют всем, понял?

Виду я не подал, но мне неприятно стало - уж больно в жилу мне Пухляк своим примером попал. Так что я на всякий случай стал невпопад отвечать. Спрашивает он, скажем: "Как часто ты сны видишь?". Я их где-то через день вижу, но отвечаю "Каждый день". Поначалу пугался, что он ложь почует, но вольп ничем не выдал, что заметил мою хитрость - да и то сказать, даже если б он и заметил что-то, как тут проверишь, какого цвета мне голод представляется? То-то и оно, что никак.

Но на этот раз всё пошло по-другому.

Я зашел в комнату, закрыл за собой дверь, остановился в шаге от двери, как обычно, и принялся ждать первого вопроса, но вольп не стал задавать вопросов. Он поднял голову и, впервые на моей памяти, посмотрел мне в глаза. Я похолодел.

- Подойди ближе, человеческий детёныш.

Волоча негнущиеся ноги, я сделал два маленьких шага.

- Ближе. Еще ближе. Вот так.

Янтарные глаза вольпа мерцали в свете единственной свечи, и, казалось, мерцание это заливает всю комнату золотистым сиянием. Глаза завораживали, они притягивали к себе внимание, как два золотых самородка неимоверной ценности.

- Прости меня, мне придётся причинить тебе боль.

"Боль?!" - острый укол паники на мгновение вывел меня из оцепенения, но ужас быстро схлынул, смытый льющимся из глаз вольпа янтарным потоком.

- Я хочу, чтобы ты еще раз вспомнил тот день, когда ты попал к нам.

Я промолчал, и не потому, что вольп, похоже, не ждал ответа. Я был уверен - даже захоти я что-нибудь сказать, мои губы не шелохнутся.