Владимир Калашников - Ослеплённый разочарованием

Воин размахнулся плетью и грянул ей о дверь. Дерево взорвалось — дыра осталась ровно такая, чтобы можно было пролезть взрослому человеку; горящие куски дерева упали на землю, более мелкие щепки вспыхнули и истлели в воздухе. От огня вспыхнула сухая трава и, опасаясь, чтобы разбушевавшийся степной пожар не погнал его обратно к озеру, — хотя он не прочь опять оказаться в объятиях подводной богини, — воин ударил в землю плетью, и протащил её. Земля провалилась по колено, в воронке она не просто обуглилась, — оплавилась; с пожаром было покончено.

Запах горящей травы и плавившейся земли не сразу дал почувствовать ему это …

Отвратительное зловоние. Им дыхнуло из глубины фургона.

Превозмогая приступы рвоты, воин заглянул внутрь.

Трупы… Штабеля мертвецов…

Зажимая рот, воин отпрянул от фургона. Готов был вскочить на коня и ускакать подальше, но…

…Из глубины раздался стон. Стон, такой жалобный, что…

Безымянный воин набрав побольше чистого степного воздуха, прыгнул в темноту и зловоние, — словно нырнул, — и появился оттуда, неся на руках бесчувственную девушку в лохмотьях.

Положив её на траву, он взял со скамьи рядом с трупом мех с водой, — труп, ещё при жизни, пытался заменить утекающую кровь, вливая в себя воду, — полил лицо девушки. Она начала приходить в себя, но слишком медленно, — недостаток пищи, воды, свежего воздуха сделали своё чёрное дело. Слава Богам, что не завершили.

Девушка очнулась, попыталась сказать что-то, но едва пошевелила губами, как трещина пробила их и ушла внутрь, в горло. Из образовавшейся раны ни кровинки.

Безымянный воин оторвал от хламиды тряпицу, приложил к горлышку бурдюка, встряхнул его. Затем аккуратно провёл по губам, смачивая их. Девушка жадно облизала губы, и была явно не прочь осушить до дна пару колодцев. Но воин знал, что человеку в таком состоянии переизбыток воды опасен так же, как и её отсутствие. Следовало соблюдать тонкое равновесие, постепенно пополняя запасы влаги в организме.

Воин смыл с её лица серый налёт, обтёр тряпицей, а взглянув на результаты своей работы, ужаснулся. Её физическое состояние было даже хуже, чем он предполагал, — от тряпки на лице остался ряд глубоких морщин, — уменьшенная копия волнообразных пустынных барханов, — кожа настолько высохла, что потеряла всякую упругость.

…Два дня не поднимался с колен с земли рядом с ней, каждый час выжимая ей в рот из тряпицы несколько капель воды. Он догадывался, какую жуткую боль она чувствовала, когда жидкость вновь наполняла ссохшиеся клетки её тела, но боялся и представить те муки, что она испытала ранее, когда в душном тлетворном фургоне влага покидала её с каждым выдохом, с потом. Не сразу он понял, что девушка ничего не видит, — глаза давно высохли и, наверно, горели огнём. Стал прикладывать к ним мокрый и холодный компресс.

К концу второго дня морщины на лице стали расправляться. Он позволил ей сделать два маленьких глотка, а она, словно в признательность ему, впервые вымолвила слово благодарности: «Спасибо»!

На утро третьего дня она съела пару кусочков хлеба, размоченного в воде. Без его помощи. Даже приподнявшись для этого.

— Кто ты?

— Безымянный . Таково моё имя, до тех пор, пока я не узнаю настоящего. А как твоё, счастливица, знающая себя?

— Ренейла.

— Как ты оказалась в фургоне?

— Меня продали в рабство.

— А что случилась потом?

— Не знаю, — ответила девушка. — На него напал какой-то зверь. Я слышала через стенки фургона крики.

«Интересно, почему зверь не тронул лошадей? И почему не вернулся за трупами? И вообще: почему он убежал, почти убив купца? Зверь не был ранен; здесь кровь только человека». Новый ряд неразрешимых вопросов.

— Слушай, Ренейла, здесь поблизости нет какого-нибудь города?

— На пять дней пути вокруг — ни одного поселения. — Она умолчала о своей деревне.

— А куда ехал торговец?

— В Обитель. Она в дне пути отсюда. Продать трупы. — Она скривила губы в презрении.

— Трупы? Они скупают трупы? Зачем?

Девушка пожала плечами. Но Безымянный воин и сам догадался, — только вспомнил зомби, крутящих ворот.

— В фургоне полно мертвецов.

— Сожги его.

— Нет. Иначе на чём мы отправимся в Обитель?

— Ты сошёл с ума.

Она ровно легла, сложив руки на груди и закрыла глаза.

Однорукого купца он забросил в фургон, к остальным мертвецам. Впряг вместо павших кляч своего жеребца, — оставалось надеяться, что никто в Обители не узнает своего бывшего коня.

Стараясь максимально облегчить фургон, — так жеребцу его не вытянуть, воин снёс ударами плётки крышу, разбил и отломал стенки, выбросил всё, что можно было, кроме трупаков, да еды. Чёрный балахон с чужого плеча он сжёг, надел одежду купца, выискавшуюся в одной из сум, — правда, и она на бывшем пленнике висела мешком. Длинные волосы туго стянул и спрятал под воротник.

Надо сделать ещё что-то, чтобы они не узнали его лицо. Воин достал платок и повязал им правый глаз. Ненадёжная маскировка, но, может быть, сгодится на первые несколько минут.

— Ты станешь для них моей младшей сестрой. Я не знаю их языка, потому буду немым и глухим. Надеюсь, ты сможешь с ними разговаривать? Ведь торг придётся вести тебе, — сказал Безымянный Ренейле. Она обречённо молчала.

— Пойми, я должен туда вернуться! Я должен это сделать! Другого выхода нет! Быстрых коней и бочки нам нигде не найти! Я и так потерял много времени!..

–..Выхаживая меня, — ядовито сказала она. — Бросил бы, и скакал дальше. Какая разница, когда умирать: тремя днями раньше, тремя днями позже…

— Никто не умрёт. Кроме них! — жёстко сказал Безымянный .

— Ты говорил, что был в Обители? Как долго?

— Всю жизнь! — усмехнулся Безымянный .

— И тебе удалось вырваться? — поразившись, спросила девушка.

— Им повезло, что я не вздумал остаться.

К вечеру на горизонте возникли серые башни и стены. Это можно было бы назвать везением, — в темноте Безымянного узнать становилось гораздо сложнее, — если бы не комета, залившая степь ярким светом. Теперь Безымянный разглядел то, что раньше никогда не видел снаружи: своё узилище. Оно было наивысшей точкой во всей структуре построек. Усечённая четырёхгранная пирамида располагалась на вершине огромного купола.

Решётка поднималась и поднималась; время текло очень медленно. Я так боялась, что они узнают Безымянного и арбалетный болт, выпущенный из бойницы над вратами прикончит моего спасителя. Что я тогда буду делать?

Продашь трупы, и его заодно, и ускачешь домой. И поговоришь по душам со своими односельчанами , — зашептал хитрый голосок внутри меня. О нет! Я вскарабкаюсь по стене и не обращая внимания на стрелы, воткнувшиеся в шкуру, разорву их!.. А потхо-о-ом бухгду наби-и-ир-р-рать в-в-в ладон-н-нхги-и-и кров-в-вь и пит-тх-ть!.. Я дёрнулась, отгоняя видение. Надо контролировать себя. Я скосилась на него: сидит, не шелохнётся, прижимает к себе под одеждой плеть. Теперь его вообще не узнать. Ловко я придумала про сломанную челюсть, и про глиняную накладку на подбородок. А эта глупая повязка на глаз…