Кэтрин Мур - Черные боги, красные сны

Огромная плита величественно падала пластом. Поток, исходящий из нее, дрожал и извивался, закручивался в воронки, пейзаж по ту сторону стеклянистого наваждения расплывался и дрожал. По воздуху, казалось, пробежала тревожная дрожь. Дома, смутно белеющие в темноте ночи, заколебались, словно подернутые рябью, и уши у Смита заболели от крика, слишком пронзительного, чтобы его можно было услышать. Невидимые писклявые призраки над головой затарахтели с утроенной силой. И наконец плита рухнула...

От удара о землю она раскололась. Длинные глубокие трещины зазмеились по ее поверхности, перечеркнув зловещий символ. Стеклянистый поток, исходящий из него, стал корчиться и извиваться, будто умирающий дракон, выгнулся дугой — и опал. И в следующее мгновение мир вокруг Смита стал рушиться. Откуда-то налетел могучий ветер, оглушительно взвыл, затянул дымкой земли вокруг. Белые дома растаяли, как дым, а женщина-волчица, должно быть, успела в последний миг прийти в себя, ибо Смит услышал ее страдальческий вопль, но не обернулся. А потом ураган, сдув все, что было вокруг, подхватил и самого Смита и понес его неведомо куда.

И пока Смит летел, он вдруг понял, что произошло и что творится теперь. Открывшееся ему знание не удивило его, словно ему и раньше все было известно. Все, кто населял пустоши, жили там благодаря покровительству могущественного проклятия, наложенного много веков назад, после того как пал город. Должно быть, проклятие это было воистину сильным, и наложить его мог только очень умелый и знающий маг. Вся равнина стала прибежищем нежити, враждебной людям. Злая воля древних окутывала эти земли, будто огромное покрывало. За много веков люди совершенно забыли о существовании столь могущественной магии, даже сказки и легенды не упоминают о ней.

И источник проклятия заключался в символе, начертанном неким магом на каменной плите. Письменность, к алфавиту которой принадлежит этот символ, придумана не людьми и ничего общего с человеческими языками не имеет. И поток, который бил из камня, был потоком чистого зла. Словно река, орошало оно просоленные земли. Русло этой реки постоянно менялось, и, если какое-то порождение зла оказывалось поблизости от нее, внутренняя злобная сущность нежити действовала на концентрированное зло потока будто магнит. Зло сливалось со злом, и невезучий призрак пустошей растворялся в блаженном небытии.

Но прежде ему приходилось пройти через причудливые метаморфозы. По мере того как порождение зла таяло в потоке, теряя собственную индивидуальность, и становилось все менее реальным, ему все яснее представали призраки разрушенного города.

Смит вспомнил спешащие куда-то толпы людей с бледными напряженными лицами и подумал, что их души, должно быть, были прикованы к месту гибели. Он вспомнил юного воина, бегущего в золотых сандалиях по улицам, воина, которым он сам становился на ускользающие краткие мгновения, и ту женщину в ярких, развевающихся на ветру одеждах... Что произошло с ними тогда, столетия назад? Возможно, проклятье затронуло и жителей павшего города, заставив их век за веком переживать тот страшный день. Но об этом Смит мог только догадываться.

Он многого не понимал до конца, а еще больше не понимал вовсе, и лишь в одном он был уверен: инстинкт, заставивший его повернуть против течения, не был навеян проклятием. Что-то в его крови — а кровь в его жилах текла не только человеческая — вывело его, как путеводная звезда, к источнику опасности. И еще он знал наверняка, что теперь, когда зловещий символ расколот, проклятие скоро рассеется и на бесплодные равнины хлынет живой, пригодный для людей воздух, живой ветер развеет все призрачные порождения тьмы, так долго укрывавшиеся здесь. Смит знал... знал...

Его кружило в сером вихре, ветер ревел в ушах, и новое знание покидало Смита. А потом он все-таки провалился в забытье...

Открыв глаза, он не сразу вспомнил, где находится и что произошло. Все тело было тяжелым, будто налилось свинцом, то и дело его пронзала боль. Плечо тупо ныло. И ночь вокруг была темной, очень темной. Он воспринимал мир будто сквозь толстое покрывало, заглушавшее все ощущения. Смит больше не мог разобрать высоких, резких звуков пустошей и щекочущих запахов, доносимых ветром. Даже неумолчное щебетание над головой стихло. Даже запах самого места изменился. Смиту почудилось, что откуда-то издалека пахнуло дымом. И несмотря на притупившееся восприятие, что-то подсказывало ему, что равнины вокруг больше не были пустыми и безлюдными. Ощущение одиночества и заброшенности исчезло. В воздухе сквозил едва заметный запах жизни. Милые ненавязчивые ароматы цветов и дыма домашнего очага окрасили его.

— ...Должно быть, волки ушли,— говорил кто-то у Смита над головой,— Вот уже несколько минут, как вой прекратился,— заметили? А с тех пор как мы забрались в эти проклятые края, они выли беспрерывно. Прислушайтесь!

Смит с трудом повернул голову —та отозвалась новой вспышкой боли — и открыл глаза. Вокруг него стояли несколько человек. В тот момент, когда он приподнял веки, все они как раз подняли головы и стали настороженно вглядываться в даль. Смит не мог их толком рассмотреть — теперь, когда он перестал быть волком, ночь для него снова была черна, как для всех. Он заморгал, отчаянно желая вернуть ту былую ясность зрения, но, конечно, ничего не добился. И все же он чувствовал, что уже видел этих людей. На одном из них была белая меховая шапка.

Один из незнакомцев ткнул пальцем, указывая на что-то, чего Смит видеть не мог:

— А парень, похоже, побывал в той еще переделке. Вон у волчицы-то как горло разодрано... И повсюду волчьи следы... Да их тут сотни! Я вот думаю, а что...

— Беду накличешь,— резко оборвал его главарь в белой шапке.— Это оборотни, уж поверь. Я бывал здесь, я знаю. Но я никогда не слышал, чтобы кто-то видел того волчару. Того, здоровенного, с белыми глазами. Господи боже! Я эти глаза век не забуду!

Смит пошевелился и застонал. Охотники тут же посмотрели на него.

— Глядите, он приходит в себя! — сказал кто-то, и сквозь боль Смит смутно почувствовал, как чья-то рука помогла ему приподнять голову.

Охотник сунул фляжку в его пересохшие губы и влил ему в рот нечто горячее и крепкое. Смит открыл глаза. Главарь в белой шапке стоял, наклонившись над ним. Их взгляды встретились. Глаза Смита были почти бесцветными, как светлая сталь.

Охотник отпрыгнул так резко, что половина содержимого фляжки вылилась Смиту на грудь. Человек истово перекрестился, рука его дрожала.

— К-кто... кто ты такой? — спросил он срывающимся голосом.

Смит криво усмехнулся и закрыл глаза.