Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы (СИ)

Понимаю. Это не колесница подпрыгивает по кочкам Фессалийской равнины: квадрига несет так, что колеса едва касаются земли. Но сама земля вздрагивает, будто грудь женщины, пытающейся сдержать рыдания.

Потаенная дрожь у склонов Олимпа: всего лишь один сын из многих, только один из многих, я, Мать-Гея, не буду плакать, я не буду плакать, я не бу…

– Доигрались, – просвистел сквозь зубы Зевс, встречая нас во внутреннем дворе и втаскивая в гинекей[2].

С сыном Матери-Геи Офиотавром было совсем неладно.

Его тень как раз в это время, наверное, любовалась искусно кованным мостом через черные воды Стикса.

Истерзанное тело вытянулось на ложе в одной из комнат прислуги: светлые волосы слиплись одним большим колтуном, глаза-колокольцы раскрыты в немом удивлении, алый рот приоткрыт в последнем усилии – задать вопрос…

«Почему вы так со мной?»

Сына Геи мучили долго и со вкусом – видно по раздавленным пальцам, порезам и ожогам на юношеском теле…

Самый страшный след наискось пересекал грудь, открывая разрубленное сердце.

Фальшиво донельзя завывала над сыном Геи Ата: «А какой был краси-и-и-ивый»… Впрочем, в воплях богини обмана слышалась и истинная тоска – по прерванной искусной игре.

У изножия ложа стояла усталая, но спокойная Афина.

– Железносердный был у него совсем недавно, – негромко сказала она, легким поклоном отмечая наше появление. – Мальчик умер быстро.

Сердце невинного сына Геи удивленно выглядывало из страшной раны, какие наносят только адамантовые секиры. Кровь была алого цвета, но не густой – словно бы фруктовый сок запятнал разрезанный хитон, веселой влагой окропил ложе…

– Как? – спросил я наконец, взглядом приказывая Ате умолкнуть.

Зевс дернул щекой.

– Он в последнее столетие рвался на волю, – голос у младшего выходил глухо. – Все спрашивал, почему ему нельзя выйти, даже если война… ну, ты знаешь. Я приказал присматривать за ним Аргусу Стоокому – не объяснял, конечно, зачем.

– Знаю.

– А он поспорил с Аргусом, что тот не сумеет одновременно продержать все свои глаза закрытыми, пока из разбитого пифоса вытекает вода. Аргус – из рода титанов. Он простодушен.

Из угла, где сидела Ата, больше не доносилось ни звука. Ну конечно, Офиотавр ведь не сам придумал этот спор… Ладно, все после.

– Дальше.

Зевс тер лоб ладонью, к которой пристали следы застывшей меди – наверное, сюда принесся прямо от тигля, в котором выделывал очередное поколение людей нового века.

– Дальше… сбежал. Еще Фетиду повстречал – попросил прокатить, а она и согласилась. Она же не знала…

Никто не знал. Просто белокурый юноша, кучерявый жертвенный барашек решил праздно прогуляться по военной Фессалии. И гулял, восхищаясь красотами гор и рек, приветствуя мелких божков и нимф, погружаясь в цветы, – пока на его дороге не встретился…

– Кто?

– Титий…

Посейдон сплюнул сквозь зубы, пробормотал что-то изощренное.

Родной противник, можно сказать. Один из тысячников Крона, известный лживостью и вероломством. Не раз сталкивались с ним во время военных стычек, и плоды этих столкновений – мои разбитые мечи, расколотые щиты, тела солдат, а иногда и раны – у меня или Посейдона.

Кажется, в день того, первого проигрыша Черногривый получил копьем в бок именно от него.

– Непонятно, как он на него наткнулся. Судьба какая-то, что тут скажешь… Титий, видно, понял не сразу. Сначала просто хотел повеселиться. Может, развлечься с красивым мальчиком. Вот только…

Вот только мы так и не научили красивого, простодушного мальчика быть не мальчиком. То есть, молчать.

А Титий, несмотря на то, что он титан, не настолько простодушен, чтобы пропустить мимо ушей знакомое до боли имя – Офиотавр…

Резануло под веками мимолетным прозрением. Титан – щербатый, грузный, недоверчиво ухмыляется, поигрывая секирой.

– Это какой Офиотавр? Сын Геи, что ли?

И распахиваются в радостном недоумении глаза-колокольчики безобидного барашка:

– Да, моя мама – Гея-Земля… а откуда вы знаете?

– Я опомнился… – младший ронял слова, понурив голову. – Прибыл туда, когда Титий собирался отправляться на Офрис к Крону. Схватка была короткой: он отступил, я забрал мальчика. Но было поздно. Титий выпытал из Офиотавра все – от момента его рождения до… все.

С хриплым криком распростерлась у ног нашего маленького идола Ата – решила, что игра сильнее страха.

Нет, она играет и страх тоже. Вон – воет о том, что гореть деревням и вдоветь женщинам…

– Крон знает о нашем обмане. Он начнет войну.

Мудрым считают не того, кто первым понимает – того, кто первым произносит вслух. Афина успела за века снискать себе славу мудрой, Метиду с ней даже в сравнение не ставят.

Посейдон перенес вес с одной ноги на другую, но ничего не сказал.

Крон знает о нашем обмане. Потому что если мы держали рядом с собой Офиотавра и не воспользовались шансом – значит, шанса и не было.

Он начнет войну – к которой мы едва ли готовы.

Надсадно, на одной ноте скорбела богиня обмана на полу: драла свой пеплос[3], расшитый лживыми улыбками. Когда заканчивается такая игра – можно дать себе волю и поскорбеть.

– Встань и утихни, – велел я, и Ата умолкла с недовольным видом. – Твоя игра не закончилась.

– Так ведь если Крон… – начал Жеребец удивленно.

– Крон знает – но не союзники.

Побледнела Афина, переводя серые глаза с истерзанного тела сына Геи на своего дядю, Черного Лавагета. Что ты хочешь спросить, мудрая дочь Зевса? Верна ли твоя догадка о том, что я собираюсь заканчивать начатое? И после того как жизнь юного Офиотавра оборвалась?

Еще как собираюсь. Мудрой быть недостаточно, дочь Зевса. Хочешь воевать – учись быть еще и безжалостной.

Ата поднималась, деловито оправляя на себе пеплос. Недовольно осматривала фибулу, оторванную в пылу притворных стенаний.

Глаза богини обмана алчно поблескивали.

– Вы хотите создать какую-то историю, Неумолимый?

Я перевел взгляд на Зевса. Тот кивнул.

– Да. Хотим создать историю.

* * *

Пламя было живым. То заходилось в буйном танце, дрыгалось, как хмельное, распускало по ветру оранжевые и алые косы, то вдруг наливалось лиловым и начинало раскачиваться медленно и угрожающе, как копейщик, готовящийся к броску. Пламя слизывало благовонное масло с сосновых поленьев – смаковало по капельке, каждой новой искрой подтверждая: угощение удалось на славу.

«А Зевс послал своего вестника – орла, ему ведь и птицы покорны! Титий уже и огонь жертвенный развел, и все приготовил – вот тут-то орел у него тело Офиотавра и выкрал… из-под носа, можно сказать!»

«О-о, слава кроноборцу! От чего избавил…»

Ата знает свое дело. Зевса славят не только союзники – и те, кто колебался ранее. Пламя безумствовало, опьяненное ароматом масел и сухой сосны. Язычки метало, словно море – брызги в час прибоя. Огонь настойчиво хотел подарить каждому свою частицу: плясал, отражаясь, в кольцах зевсовых кудрей, брызгал искрами на гиматий Посейдона…