Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы (СИ)

– Всего семь дней, – пробормотала наконец. – Что-то должно случиться. Что-то должно…

Видения мудрых вернее видений пророков.

Случилось – за день перед последним сражением.

* * *

– Корк…

– Что?

Ничего. Ни звука – из бледных губ. Только глаза – два морских омута, совсем не Посейдоновы – широко распахнуты, а из них…

«Коркира… дети… Коркира…»

Остров, куда посылали на обучение – мальчиков и под охрану – девочек. Куда наши союзники переправляли своих детей, страшась гнева Крона.

Где резвился с остальными Загрей – сын Зевса от безымянной нимфы.

Палестра.

Я позволил Тритону, старшему сыну Посейдона и Амфитриты, бессильно сползти по стене. Лишившись моего плеча, племянник морской водой пролился на пол, будто бы и вовсе не дыша. Распластался у ног: тонкокостный, с женственным, бледным до синевы лицом, волосы – черные, с зеленым отливом – облепили спину.

В воздухе висело благоухание ихора – дразнило ноздри знакомыми нотками. Прозрачная кровь богов, мешаясь с морской водой на одежде посейдонова сына, вытекала на плиты коридора.

Ничего, он бессмертен.

Это я повторял про себя, пока несся бегом к своим покоям, распугивая лицом толпившийся в коридорах народ. Прятались все; кто был недостаточно изящен – изображали мраморные статуи, и несколько раз из-за спины долетели жалобные стоны о том, что, мол, «и зачем только он вернулся»?

Ничего, бессмертен. Отдышится и доползет до тронного зала, там в него вольют нектар, он отдышится еще раз и передаст страшные вести отцу, или кто будет ближе…

Сколько есть времени? Есть ли время?

Хтоний прыгнул в руки обрадовано, будто хотел обняться.

Тень бога на стене от пламени очага – моя тень – надела шлем на голову. Пропала.

Нет, метнулась еще какая-то тень – не сомненья ли?

Он принес вести – качнулась тень. Ты оставил его лежать в коридоре. Всего лишь кликнуть кого-нибудь, потом собрать остальных – и если можно помочь…

Хаос Предвечный, какая чушь, я видел его глаза, там уже никому не поможешь, важно одно: сколько есть времени?!

Колесница…

Я метнулся на Коркиру, не дожидаясь своей упряжки. Сам, своей сущностью. Просто пожелав этого… не просто пожелав. Всем своим нутром, телом, духом, властью, всем своим «я» – рванулся, порвав хрупкую связь с Олимпом, когда так спешишь – забываешь о теле, о расстояниях, в висках стучит одно: есть ли время?

…нет времени. Кончилось время. Остановилось.

На Коркире время больше не шло: секундам некуда было спешить, складываясь в минуты. Время медлило над тем, что было когда-то зеленой равниной с выстроенной на ней палестрой – а теперь стало мешаниной клубков земли с каменными осколками. Равнину решили вскопать – казалось со стороны. Вонзились плугами в сочную зелень. Удобрили останками палестры, которую снесли по недоразумению.

А после засеяли детскими телами.

Показалось на миг: это тот, первый бой, я стою посреди окровавленного поля, и падальщики переползают с трупа на труп, это мы проиграли впервые…

Только фигуры павших бойцов уж слишком малы. Только копья у многих из них – облегченные.

Только рядом с обнаженными мальчишескими лежат и девчачьи тела: их просто согнали на эту равнину со всего острова. Всех.

А после заставили время остановиться – утонуть в детских криках.

Прошлое есть. Есть настоящее.

Куда идти секундам, когда убито будущее?!

Невидимкой я застыл на равнине, устланной детскими телами – семенами, из которых не подняться всходам.

Смотрел. Смотреть было нужно, потому что не было времени, потому что нужно было поймать – неразличимое глазу мелькание меча. Слушал – мертвую тишь, чтобы услышать незаметный свист…

Меч не мелькал. Свиста не было.

Будущее было убито надежно.

Фигуру Убийцы я нащупал внезапно и всего в полусотне шагов – когда повернул голову. Он стоял за моим левым плечом, опираясь на меч – и железо была сухим, только кое-где на лезвие налипли светлые прядки.

Стоял незыблемо, развернув плечи.

Смотрел на свою работу – без всякого выражения.

На меня, когда я снял шлем, взглянуть не соизволил.

– Он сказал, – тихо уронил Танат: – «Я обращу себе на пользу даже то, что Нюкта родила мне в наказание».

– Прочь! – рявкнул я в ответ.

Убийца даже бровь приподнял. «Что, Кронид, удостоверился? – спросили глаза двумя ударами меча. – Удостоверился, а? Удостоверился, кто я?! Больше не хочешь брататься с чудовищем?»

– Вали в Тартар, чудовище! – я забыл о том, что мог сказать это взглядом, я срывал связки, с наслаждением, чувствуя, как начинает саднить горло. – Сгинь! Дурак! Остальные сейчас будут! Хоть понимаешь, что начнется?! Война – между Олимпом и Эребом!

И нам придется воевать на две стороны.

У Убийцы приоткрылся рот – то ли для вопроса, то ли от удивления – я не дал ему времени, прошипел: «Исчезни отсюда! Сейчас!» – таким тоном, что обратилась в пыль пара валунов неподалеку.

Танат испарился. Могу поспорить, с ним никогда не осмеливались говорить таким тоном.

Ну да, кому охота приказывать смерти…

Я шагнул по равнине, где клочки неперепаханной травы были сплошь забрызганы кровью разного цвета – от рубинового до густо-черного. Остановился над телом уродливого мальчишки с яростно распахнутым ртом и серыми Зевсовыми глазами – Загрей, тот самый, конечно…

Быстро окунул в окровавленную траву ладонь – сбрызнул хитон.

Теперь – только ссутулить плечи и застыть, глядя перед собою невидящими глазами: спешил – и не успел, хотел помочь – не помог, хотел выяснить, остались ли живые – нет живых…

И виноватых нет. Великаны и чудовища по приказу отца – кто ж еще. Мойры, резавшие детские нити, – а разве нет?

А то, что чей-то меч безжалостно срезал пряди с голов умирающих детей – так это еще нужно припомнить… если кто-нибудь будет в состоянии помнить.

Остальные были уже здесь. Появлялись один за другим: первым Посейдон, потом Деметра, потом остальные. Вылеплялись из воздуха: никто не воспользовался колесницей, все неслись сюда на крыльях божественной сущности.

Застывали при виде равнины в детских телах.

Меня никто ни о чем не спросил: никто не мог спрашивать.

Минута. Две. Словно клейменые тихим, монотонным плачем иволги в недалеких кустах.

Бессмертные – над убитым будущим. Над прописанной детскими телами истиной: хотели войны? Получите. Хотели успеть? Не успеете.

Хотели победить? Гляньте на трофеи своего хотения.

Младший ушел первым – так, словно он, а не я был невидимкой. Не взглянув на тело любимого сына. Незаметно, как не подобает вождю.

Растворился.

А никто и не заметил, потому что земля начала ходить ходуном под ногами, заплясали трупы на красно-зеленой равнине, и оглушил нутряной вой, в котором не сразу опознавался голос Посейдона: