Ирина Северная - Там, где холод и ветер (СИ)

Все здесь, в этой просторной двухкомнатной квартире с большими до пола арочными окнами, я помнила с детства: потолки с лепниной и прекрасный дубовый паркет, который так берегла бабушка, не позволяя никому “шаркать ногами”. После смерти бабули мы выбросили самые ветхие предметы обстановки, оставив только малую часть вещей и мебели, но зато наиболее ценное и крепкое. Сейчас же я ощущала какое-то отчуждение, словно время исказило бережно хранимые впечатления, забрав куда-то в небытие все самое приятное и дорогое сердцу. Не означало ли это, что я смогу расстаться с этой квартирой без особого сожаления, лишь изредка испытывая угрызения совести? Очень надеюсь на это, хотя и сознаю, насколько это малодушно.

Пока квартира пустовала, и здесь никто не расходовал ни электричество, ни воду, я без труда и проблем оплачивала обязательную квартирную плату за год вперед. Но после краха нашего с мужем бизнеса, финансовых проблем и развода, проживание в квартире бабушки становилось для меня уже не столь привлекательной идеей: мне попросту неоткуда брать деньги на ее содержание. К тому же жилье явно требовало ремонта. Решение о продаже квартиры не принесло облегчения и не равнялось решению моих проблем, но влезать в новые долги на неопределенный срок и ждать еще чего-то я просто не в состоянии.

Бабулина квартира располагалась в центре нашего города. Из окон виден парк и центральная площадь с ратушей. Чуть дальше — гавань с многочисленными яхтами и катерами, пестрыми рядами пришвартованными у пирсов. Дом построен в начале 20-го столетия, и квартиры здесь стоили приличные деньги. Но, как оказалось, не настолько «приличные», чтобы можно было рассчитывать, что, продав квартиру и купив жилище поскромнее, я стану жить припеваючи. Однако это решит жилищный вопрос, и у меня еще останется некоторая сумма на проживание, которая позволит мне взять время на дальнейшее устройство жизни, поиск работы и прочее. При этом я не буду ни от кого зависеть, что являлось для меня самым весомым аргументом в пользу принятого решения.

Но самое отвратительное — не все долги были еще уплачены после того, как мы с огромным трудом выпутались из истории с пропажей груза. Существовала вероятность, что я могу лишиться квартиры, ничего не получив взамен.

Я поставила на плиту новенький симпатичный изумрудно-зеленый чайник, подаренный мне Патрицией в день моего приезда. Чайник снабжен свистком, способным заглушить гудки пароходов, доносящихся со стороны гавани. Заглянув в холодильник, который каждый раз при открывании извергал волну затхлого воздуха, несмотря на троекратную попытку отмыть его пожелтевшее нутро, я распрощалась с желанием перекусить и захлопнула дверцу снова, с сожалением констатировав, что все, что хранилось в холодильнике, неизбежно пропиталось этой затхлостью. Кроме, может быть, запечатанных стаканчиков с йогуртом.

Я сидела у окна в кресле с высоким подголовником, пила чай с медом и смотрела на улицу, по которой катили машины и неторопливо шагали люди. Звонок в дверь отвлек от созерцания, и я пошла открывать, догадываясь, какого непрошеного гостя увижу на пороге.

— Я пришел вызволить тебя из добровольного заточения. Выволоку за шиворот, если будешь сопротивляться, так и знай, — заявил Брайан, закрывая за собой дверь и окидывая меня с ног до головы хмурым взглядом.

— Судя по твоему виду, ты собралась отказаться от всех радостей земных и обрекла себя на бесконечную борьбу с многолетней пылью, — заявил он, рассматривая мои спортивные штаны, вытянутые на коленях и заткнутые за пояс желтые резиновые перчатки, в которых я работала сегодня, отмывая закопченные окна.

— С пылью бороться бесполезно, но я пытаюсь, — ответила я. — И сопротивляться не буду, с удовольствием выйду на свет Божий. Сейчас только оденусь. А ты пока проходи и посмотри в отмытые окна — за ними светлый день, а не вечные сумерки, как казалось еще вчера из-за толстенного слоя городской грязи.

Я ушла рыться в чемодане, чтобы найти что-то, не требующее отглаживания и отпаривания, что можно надеть сразу — утюга в моем хозяйстве не имелось. Чистые джинсы и любимый мягкий и уютный пуловер цвета топленого молока вполне подойдут.

Торопливо приняла душ, позволив желтоватым и едва теплым струям воды из старого водопровода окатить меня, создавая видимость полноценной процедуры омовения. Отдающая ржавчиной вода никак не хотела течь ровной струей, а трубы гудели, как волынки на параде в день Святого Патрика. Я расчесала до блеска и заплела в косу свои непомерно отросшие волосы, подкрасила ресницы и нанесла блеск на губы. Взглянула в зеркало — ничего, сойдет.

— Я готова, — объявила, появляясь в гостиной, где Брайан стоял у окна и с интересом разглядывал окрестности.

— А ты знаешь, вид из этих окон и правда стал иным, посветлел и оживился. Город преобразился просто! — сказал он, поворачиваясь ко мне. — Но вовсе не потому, что окна отмыты, а потому, что здесь снова живешь ты, — добавил серьезно.

Я почувствовала, как мои брови поползли вверх, а затем непроизвольно сошлись к переносице.

— Да я всегда своим присутствием озаряю все вокруг, — согласилась без тени кокетства или намека на улыбку. — Пойдем уже, а?

Брайан широко улыбнулся.

— Комплименты не любишь по-прежнему, — констатировал мой старый друг. — И по-прежнему отбиваешь всякую охоту говорить их тебе. Даже такие завуалированные, какой я изобразил только что. Ну, или попытался изобразить.

— Вот именно, попытался, — отозвалась я, закрывая дверь на ключ.

— Но доводить тебя комплиментами я, пожалуй, продолжу, — заявил Брайан, когда мы спускались по лестнице. — Ты такая забавная, когда злишься.

…Мы посидели в пабе, съели по порции бекона с тушеной капустой и выпили по паре бокалов пива. Меня развезло от еды и выпитого, и я силилась не заснуть тут же на деревянной скамье, захрапев на весь небольшой уютный зал. Брайан с интересом наблюдал за моими попытками справиться с накатившей вдруг на меня усталостью, приумноженной хмельным напитком.

— Отвезти тебя домой? — спросил он, видя, как я десятый раз пытаюсь подавить зевоту, прикрывая рот рукой.

— Нет, — затрясла я головой. — Давай лучше пройдемся по свежему воздуху.

Брайан расплатился, и мы вышли на улицу. На округу опустился такой удивительной синевы вечер, что мне показалось, будто прозрачный воздух — это темно лазурная вуаль, наброшенная на город. Вдоль выложенных брусчаткой тротуаров зажглись фонари, и улицы преобразились, став уютными и безмятежными. Возможно, это мое легкое похмелье виновато, но я вдруг ощутила, что уже не чувствую себя здесь чужой и совсем уж потерянной.

Брайан взял меня за руку и мы, как когда-то давно в детстве, медленно пошли по узкой улочке, храня молчание и думая, каждый о своем. Туман в моей голове рассеялся, я перестала зевать и почувствовала себя вполне прилично для того, чтобы продолжить прогулку, не думая с тоской о том, что вынуждена скоро вернуться в свою пустую, пахнущую забытым прошлым, квартиру.