Ксюша Ангел - Я - хищная. Ваниль и карамель

За шаг до…

Дэн не спал. Открыл почти сразу же, как только я постучала. И удивился. Удивление на его лице смешалось с легким разочарованием, а затем разбавилось беспокойством.

— Случилось чего? — нахмурился он и для пущей уверенности, наверное, что за дверью его не поджидает еще и маньяк выглянул в коридор.

— Хочу домой, — с ходу заявила я. — Поможешь?

— Ээээ… разве ты не собиралась тут заночевать? Вроде спокойно все…

— Неспокойно мне тут. Вдали от сына не хочу оставаться. Эрик будет только утром.

— А Влад где?

— Спит.

— Ты это… понимаешь… — Дэн опустил глаза. — Я тут вымотался слегка. Барт, убийца этот ваш. Передохнуть бы, жилу пополнить. А сегодня охотиться не стоит, после смерти древнего в городе небезопасно. Я вообще не люблю питаться в Москве, пусть и сами предлагают. — Он вздохнул и добавил, наверное, для пущей убедительности: — А еще я жду кое-кого, так что…

— О… — выдохнула я и тоже зачем-то опустила взгляд в пол.

Ковер темно-зеленый, пушистый, даже жалко по нему кроссовками-то. Он наползает на плинтуса и щекочет обои — белые, с золотом, выпуклые и, бесспорно, дорогие. Андвари наверняка любят покичиться богатством.

— Там Лили тебе постелила. Третья комната справа. А потом ты уснула у Влада. Стучать они не посмели, Иру, кажется, заслали.

Я кивнула и сложила руки за спиной.

— Похоже, не андвари он, этот ваш маньяк.

Я кивнула еще раз.

Боковым взглядом заметила бледную фигуру в той стороне коридора, что ведет к лестнице. Девушка — та самая, которую Дэн предпочел общению с Лили днем, одна из служанок андвари — заметила меня тоже. Испуганно остановилась, прижала ладони к груди, прикрывая глубокое декольте на белой кружевной сорочке.

— Пойду, — пробормотала я, стараясь прогнать возникшую неловкость. — Третья дверь, говоришь?

— Ага, — как-то виновато ответил Дэн. — Ты это, если что — зови.

Посторонившись, я пропустила смущенную девицу, и та юркнула в спальню. Дэн еще пару мгновений стоял, будто колебался, а затем вздохнул и прикрыл дверь. Коридор снова заполнила тишина.

Третья дверь была похожа на остальные. Белая, резная, с кованной позолоченной ручкой. Та легко провернулась и впустила меня внутрь.

На тумбочке у кровати ночник. Тумбочка, как и сама кровать, а также шкаф у стены — вычурная, на изогнутых ножках, светло-кремовая, в тон шторам. Обои, наоборот, темные, отчего в красноватом свете ночника, комната кажется слегка угрюмой.

Впрочем, кровать выглядит мягкой, и это хорошо, потому что я устала. Только здесь почувствовала, как вымоталась за сегодняшний день. Я разулась и, сбросив куртку, влезла под теплое, невесомое одеяло. Часы на стене мерно тикали, убаюкивая. Начало четвертого. Еще несколько часов — и утро. Утром, в свете нового дня, я вновь увижу Эрика. Мирослава. И все будет хорошо.

Я улыбнулась этой мысли, и она вытеснила все остальные — ненужный мусор, который давно пора выкинуть. Забыть. Я и забыла.

Закрыла глаза и…

Мне снились путаные сны.

Тепло и темно. В темноте уютно, словно в коконе, и я стараюсь не шевелиться, чтобы не прогнать это ощущение. Меня обнимают. Я любима. Желанна. Я знаю это, чувствую, как бережно, но в то же время крепко сжимают меня чьи-то руки. Как скользят по спине, переходят на талию, а затем чуть ниже ее, но все же не нарушая рамки приличий.

Это игра. Когда-то я любила в нее играть.

В этой темноте больше нет никого, и мыслей тоже нет. Я ловлю горячее дыхание у себя на шее, жмурюсь, шумно дышу.

В темноте нет запретов, она стирает их темно-синими, почти черными разводами. И я отвечаю на поцелуи — жадные, горячие, требовательные.

Странный сон.

И пробуждение странное.

Лежу. Перед глазами — потолок, на нем — тени. Фонари на улице горят, ветер шевелит ветви деревьев, и тени на потолке шевелятся в такт, танцуют, сплетаясь.

Потолок мне виден плохо, обзор закрывает лицо. Глаза блестят, странно, но в темноте я это вижу. И с ужасом замираю, понимая, как он близко.

Непозволительно близко.

Его грудь почти касается моей, а рука бесцеремонно перекинута через мой живот. Он дышит и смотрит, смотрит и дышит, и я понимаю, что вторю такту его дыхания.

Выдохи выходят почти свистящими.

— Ты упрямая девчонка, пророчица, — хрипло шепчет Влад, и я чувствую его дыхание у себя на щеке. — Все же ушла.

— Убийца не андвари, — зачем-то оправдываюсь я, но выходит жалко. Не в тему. Не об этом он будет говорить сейчас.

Сейчас ему плевать на всяких там убийц.

— Полина… — Голос глухой, низкий, от него клокочет в груди и гулко стучит сердце. Он смотрит на меня, как удав на кролика. — Как же мне хочется нарушить все запреты сейчас.

Осадок сна всколыхнулся, туманя сознание. Был ли тот сон пророческим? Был ли он проекцией того, что происходило на самом деле? Или произойдет?

— Сильные всегда идут против своих «хочу».

Мой последний аргумент, но он не убедил его. Лишь вызвал улыбку. Улыбка та была странной, полупьяной, полубезумной. Она не сулила ничего хорошего.

— Мы сейчас так близко к краю, что можно и шагнуть. — Его рука сжимает мою талию, и внутри у меня все сжимается пружиной. Чувства, эмоции, ощущения. Я звеню. — Шагнешь со мной?

Слова и значение их я понимала плохо. О каком крае он говорит, если я парю, летаю, и никакие края мне не страшны? Только держит что-то у земли: то ли рука, обнимающая крепко, то ли губы на моих губах. Как ниточка, что привязала меня к земле.

Его рука нашла мою, ладони соприкоснулись. В этот раз разрешения моего Влад не спрашивал. Ему не нужно было ни мое разрешение, ни мое согласие. В ванильном кене я почувствовала злость. Досаду. Обиду. И желание.

И без того острые эмоции захлестнули с новой силой. Казалось, во мне не осталось ни капли воли — ядовитый ванильный кен выжег ее всю, до остатка.

Как и память.

Кто я? Что здесь делаю? Зачем пришла? Разве это важно?

Имена, статусы, обязательства — все было несущественным в тот момент.

Влад потерся носом о мой нос и прошептал:

— Что же ты наделала, пророчица?

Его дыхание обожгло щеку. Рука крепко стиснула мой подбородок, стараясь зафиксировать. Ненужное движение — я и так не могла оторваться от его лица, от горящих, почти ненавидящих меня глаз, от стиснутых обидой и сожалением губ.

Ответить бы, да только что?

— И что мне делать теперь с тобой?

Погуби.

Я всегда этого хотела. Подсознательно стремилась, шла — во снах, в тайных желаниях, в непреднамеренных поступках. И вот отказалась тут, у черты. С ним. Снова.

— Ты ведь не остановишь меня, Полина. — Прикосновения становятся едва ощутимыми, меня больше никто не держит, и я с шумом втягиваю в себя воздух, стараясь освободиться от яда. Тщетно. Яд внутри, в венах, в жиле. Яд постепенно лишает сил. — Почему ты не останавливаешь меня?