Ксюша Ангел - Я - хищная. Ваниль и карамель

— Роб — замечательный жрец.

— Раньше ты считала хорошим жрецом меня.

— И сейчас считаю. Потому и попросила о помощи.

Филипп странно улыбнулся и велел:

— Садись в круг.

Я подчинилась. Глаза закрыла. Расслабилась настолько, насколько вообще могла расслабиться в напряженной обстановке дома. Мне в руки сунули флягу — металлическую, в кожаном чехле — и я послушно хлебнула. Коньяк. Паршивый, к слову, который тут же пожелал выйти наружу. Я поморщилась, помотала головой и отдала Филиппу флягу.

Он заговорил. Сначала шепотом, и шепот этот обволакивал, пьянил, и я проваливалась в спасительную темноту, где не было ни страхов, ни сожалений, ни обид.

А потом близко, у самого уха кто-то сказал:

— Бу!

В комнате темно, только из окон льется серость затянутой тучами ночи. Тени ветвей мажут по стеклу, словно просятся внутрь. Я сижу, вернее, утопаю в кресле-каталке, и оно скрипит подо мной, едва заметно покачиваясь.

Я оборачиваюсь и, наконец, вижу его. У окна, сгорбленный, обнимающий себя за плечи — это не тот хищный, которого я знала. Всех меняет время…

— Тан, — окликаю, и спина его вздрагивает. Он резко поворачивается, приставляет указательный палец к губам.

— Тсссс!

Колдун наклоняется вперед и щурится, словно старается внимательнее меня рассмотреть.

— Я тебя знаю.

— Это же я, Полина.

Встаю. Пол холодный, а я почему-то босиком. Осень за окном бушует — треплет деревья, брызгает холодным дождем, и от окон по полу ползут вечные ее спутники — промозглые сквозняки. Пасть камина темна, и мне кажется, оттуда скалятся чудовища выдуманного колдуном мира.

Тан качает головой.

— Этот мир не для тебя.

— Знаю. Ты снился мне, помнишь? Звал…

— Ты в беде, — кивает он. — И времени мало.

— Мне бы сейчас не помешал яд, который мы использовали на Теде. Кстати, где он? Он разве не…

— Ушел. Теодор был неплохим парнем и заслужил перерождение.

— А ты нет?

Он улыбается.

— Я слишком много грешил.

Так и тянет улыбнуться в ответ. Несмотря на холод в его доме, рядом с колдуном уютно. Но я точно знаю, что вижу его в последний раз…

— Яд не нужен тому, кто его изобрел. У меня есть рецепт, Полина. — Он подносит указательный палец к виску, и улыбка его становится полубезумной.

— Да, но как…

— С печатью будет сложнее, — перебивает он. Шагает ко мне, ладонь бесцеремонно ложится на живот. — И времени мало.

— Мало, — соглашаюсь. — Поможешь?

— Крепкая, так просто не снимешь. — Он будто меня не слышит вовсе. — Одно неверное движение, и прощай, Тан. Не видать тебе перерождения больше никогда.

— Я слышала, печать Арендрейта может снять тот, кто носит.

— Если хочет, то может, конечно, — усмехнулся колдун. — Ложись.

За моей спиной, будто из воздуха сотканная, возникает кровать. Розово-зефирная, с высокими стойками под балдахин и сиреневым пологом. Мягкая. И я утопаю в ней, как в пуху.

— Подсознание даже тут пошутило, — смеется мой собеседник.

Мужчина, склонившийся надо мной, будто мне не знаком. Глаза светятся предвкушением и интересом. Таким был Альрик на берегу Дуная. И я уже не знаю, чего больше хочет Тан: помочь мне или снять печать Арендрейта. Имеет ли это значение, когда итог все равно один? И цель у нас одна…

Его ладонь — шершавая и прохладная — касается живота. Жила послушно откликается на прикосновения, хоть я уже давно не атли, а Тан — не вождь. Все это было когда-то: мгновение торжества и всплески страха. Единство крови. Проклятие, которое я разрушила.

Сегодня все по-другому.

Шепот пьянит, хоть его губы и не шевелятся:

— Откройся…

Поднимаю глаза. Под потолком — вспышки, фейерверки, мириады ярких ощущений. Главное из них — свобода. Она опьяняет, и, кажется, я смеюсь.

Тан берет мою руку, кладет туда, где только что лежала его собственная.

— Вот так, девочка, сними ненужное, — проникновенно шепчет колдун. И словно побеги пробиваются сквозь растрескавшуюся от жары землю — так и кен рвется наружу. Жила беззащитна и оболочка ее тонка. Под ней бьется, пульсирует средоточие сил сольвейга.

Я дышу. Перед глазами плывет, слезы катятся по щекам.

— Еще не все, — говорит Тан. — К сожалению, не все…

Взгляд его глубок и темен. Пучина, водоворот, и соваться не стоит, но…

— Готова?

Я слышу его мысли. Ему жаль и не терпится уйти. Этот мир ему мал, Тан из него вырос, как ребенок из старых колгот. Он больше себя не винит и ни о чем не жалеет. Ждет лишь. Чего?

Киваю, облизывая слезы.

И тут же взрываюсь болью. Боль вползает в жилу, тянется щупальцами к венам, растекается чернотой по организму. Закусываю губу, чтобы не закричать. Так надо.

Яд во мне, и если не успею завершить задуманное — умру.

Тан помогает мне сесть, поддерживает за руку и обнимает за плечи. Дышать трудно. Воздух тяжелый и пахнет плесенью.

— Страшное случится не сегодня, — устало говорит колдун. Кажется, ему с трудом далась эта вынужденная помощь.

— А когда? — спрашиваю машинально, пытаясь осознать, что же только что натворила.

— Последствия.

— Последствия чего? Ритуала? Крег сделает что-то? Или я?

— Сегодня сольвейг прольет кровь, и откроются врата всех миров. Я буду свободен! А они придут, чтобы очистить землю от скверны, — пафосно изрекает он.

— Они? Кто, Тан?

— Будто ты не знаешь…

Он склоняется ко мне, и выглядит безумным. Ониксовые глаза горят предвкушением, руки трясутся, как у наркомана в ломке. Бледные щеки впали, и скулы потемнели. Худой. Несчастный. Одинокий.

И неестественно воодушевленный.

Ухо обжигает прикосновением сухих, истрескавшихся губ. А слово, произнесенное колдуном, заставляет замереть и похолодеть от ужаса.

— Первые…

В кевейн из мира искупления Тана меня буквально выпихнуло. Я тут же зажмурилась, привыкая к яркому свету, дышала часто, хватая воздух родного дома, как панацею, лекарство. Только вот никого уже не вылечить — ни меня, ни этот мир… Если то, что сказал Тан, правда, всему конец. Так стоит ли бороться?

Всегда стоит. Наверное, в этом и смысл.

— Поля…

Прикосновения Филиппа жглись, и я выбралась из удушливых объятий. Меня тут же качнуло, и я схватилась рукой за столешницу.

— Ты в порядке?

— Я… мне нужно… идти.

Перед глазами все еще плыло, жила болела от впрыснутого колдуном яда. Времени мало. Нужно поспешить.

— Ты ведь все равно выйдешь, да? — В голосе бывшего жреца атли скользнула горечь.

На ответ сил не хватило, и я просто кивнула.

— Как?

— Лара, — прохрипела.

— Ты ведь погибнешь.

Я посмотрела на него. Не понимает. Не спорит, потому что знает — спорить бесполезно. Но мотивы от него ускользнули.

— Зато вы будете жить, — сказала я спокойно.

Страх и малодушие заставили его отступить. Хорошо быть вождем, когда не нужно принимать трудные решения. Не нужно отпускать на смерть или идти самому. Филипп получил власть, а что делать с ней, не знал совершенно.