Татьяна Зингер - Правила эксплуатации ведьмы (СИ)

молодец хорош. Поселяйтесь с ним у нас: отстроите себе хоромы, детишек нарожаете.

Меня передернуло от разворачивающихся перспектив.

А мама, только бы завлечь меня обратно в Приречные зори, уже рассказывала о жизни

сестер, которые, как настоящие женщины, создали огромные семьи; упомянула нехорошим

словцом сбежавшего отца; спросила, чем я питалась все эти годы.

К сожалению, парочка вернулась нетронутой. Посвежевшие ребята стали симпатичными, но

красными от пара. Похожими на вареных речных раков, разве что клешнями они щелкали

не особо убедительно.

Недолго рассматривая наши сонные рожи, братец сподобился предложить гостям место для

ночлега. Всемил с Лисом ушли в комнатушку на чердаке, я же предпочла забраться на

сеновал, чтобы глотнуть воспоминаний из детства.

После долгих катаний на колючей высушенной траве я захлебнулась по уши. Зудел лоб, ноги, шея, лопатки. Я напоминала вшивую больную. Свист ветра из щелей прерывал

мимолетные дремы. И я просыпалась, ворочалась и расчесывала кожу до красноты. Уйти не

позволяла гордость, иначе бы я давно перебралась к наверняка посапывающим в свое

удовольствие спутникам.

Посреди сотой попытки уснуть снаружи кто-то поскребся. Я притворилась спящей, даже

начала неправдоподобно похрапывать — обычно полуночные гуляки не сулят ничего

хорошего. Гость прошмыгнул внутрь. Легкими шагами он приблизился вплотную.

— Лис, — пробурчала я, отплевываясь от соломы, — что на сей раз?

Зрение различило худощавую фигуру, освещенную тоненьким лунным лучом, который

бесцеремонно ворвался через приоткрытую дверку. Варрен убрал что-то за пояс широких

штанов и спокойно заговорил:

— Удели мне пару мгновений.

— До утра не подождешь?

— Я обязан тебе кое-что сказать.

— Всемил смотрит на меня косо? — понимающе промурлыкала я.

Молчание означало полнейшее непонимание.

— Нет, — как очнулся Лис, — всему причина ты.

— Что? — Я уселась на груде сена.

Лис ненадолго затих, но после угрюмо рявкнул:

— Что мне сделать, чтобы ты была моей?

Тон окрасился жесткостью, словно Лис разговаривал с давним врагом, а не с той, которая, предположительно, должна стать «его». Смешно-то как. Что сделать? Прекратить будить.

— Не понимаю.

— Ты нужна мне, — процедил он. — Вся. Целиком.

Я с трудом сдержала ехидный кашель. Тоже мне, завоеватель нашелся. Он бы ещё бродил

около сарая с дубиной и громко требовал бабы. Глупый мальчишка.

— Зачем же? — я продолжила строить умалишенную.

— Просто так.

Меня умилила его лаконичность. Парнишка явно что-то затевает. Но так умело корчит из

себя воздыхателя, что не подыграть невозможно.

Я, не слезая с соломы, приблизилась нос к носу к Лису. Звонкий поцелуй попал в холодную

щеку. Варрен застыл от удивления. Я, издевательски ухмыляясь (чего было не разглядеть во

тьме), схватила его за ворот рубахи и потянула на себя. Лис не удержался на ногах, и мы

вместе рухнули в гору сена.

Я почти задыхалась от беззвучного хохота, а он неловко ответил на поцелуй, легко

припечатывая меня губами в лобик. Не рассчитал, горемычный. После длительных

барахтаний мы окончательно запутались друг в друге и шуршащей траве. На пол что-то

вывалилось, но предмет сразу забылся в веселой кутерьме.

Ко мне вернулось детство. Увы, только ко мне. Следующий поцелуй пришелся ровно по

моим губам. Тонкие руки властно притянули моё слабо сопротивляющееся тело к себе.

Сердце неловко забилось.

Очередное касание губ получилось отвратительно обоюдным.

***

Признаюсь, это не первое утро, когда я просыпалась с бьющей о затылок мыслью: «Что же

ты наделала, бестолковая?» Каждая попойка с парнями или ссора с учительницей-ведьмой

служила причиной утренних самоистязаний. Да вот сегодняшнее её появление запомнилось

особо сильно благодаря сжавшему живот стыду.

Но будем откровенны, случилось ли что-то плохое? Будем откровенны — случилось.

Угораздило же! Целоваться на сеновале с варреном. С малолетним варреном!

«Женщина должна рожать детей», — уверяла матушка. Ох, если я продолжу вести столь

распущенный образ жизни, то пророчествам суждено сбыться очень скоро. Сегодня поцелуи, а завтра что?

Прохрипел первый петух. Я поднялась на локтях и бегло осмотрела лежащее рядом тело.

Увы, живое, иначе бы причин для беспокойства не нашлось — закопать и забыть. Затем я

отодвинулась от спящего паренька, попутно ударяя себя по бестолковому лбу.

— Дурная, дурная, дурная, — вполголоса причитала я, нащупывая откинутую рубаху.

Юноша перевернулся во сне, показывая сильно выступающие лопатки. Стыд и срам,

прикрылся бы хоть.

Какой, к бесам, срам? Сама хороша!

Взрослая барышня, учительница, с огромным сундуком опыта, а повела себя подобно

девочке, обалдевшей от мальчишки, играющего на губной гармошке. Лис даже не соблазнял

— сама поддалась. Нельзя же так, это неправильно.

Варрен протяжно зевнул, развернулся ко мне. Он приоткрыл глаза и тепло поздоровался, заодно интересуясь, чего я потеряла.

Мозги. Да только они давно плюнули на бестолковую хозяйку. Мозги и совесть. И честь. И

осталась хозяйка покинутая, одинокая, забытая любыми разумными побуждениями.

— Что с тобой? — Лис ласково дотронулся до моей щеки. Я отпрыгнула от поглаживания и

едва не навернулась с горы сена.

— Утренняя зарядка, — со всхлипом.

— Какая-то несуразная.

Лис начал собираться, безостановочно наблюдая за дергаными телодвижениями встрепанной

ночной подруги.

— Какая есть, — обиделась я за несуществующую зарядку.

Второй петух прокукарекал чистым певучим голосом. Ему ответили разноголосые собратья.

Вдалеке раздался перекрывающий петушиное пение отборный мат. Кричащий обещал

поджарить бесполезных птиц на обед. Судя по интонации, «птицеубийцей» был дядя

Болемысл, который орал на петухов ещё во времена моего детства. Любил он сие дело: орать

да обещать.

Лис протянул мне разыскиваемые вещи. Я натянула их и только тогда почувствовала себя

менее гадко. Но на груди ощущался любопытный взгляд пронзительно черных глаз, а губы

до сих пор вспоминали ночные поцелуи.

— Я пойду, — неуверенно протянул Лис. — Ты, кажется, не настроена на общение.

— Твоя правда.

Парень отряхнулся от налипшей травы, сладко потянулся и шепнул мне на самое ухо:

— Слав, ты — чудо, честное слово.

После он исчез в темноте. Послышался скрежет дверей, но затем все звуки окончательно

утихли. И только непрерывная ругань дяди Болемысла будила селян лучше любого

петушиного крика.

А я долго разглядывала пустоту. В ушах стоял звон сотен колоколов. Хотелось выть.