Игорь Семёнов - Катавасия (СИ)

- Чудак-человек! У него человека к жизни вернуть вышло, а он - о зубах!

- Я? - Смог?! - до Александра только сейчас дошло случившееся, - Стойте! Я сейчас! Я ещё!

Оттолкнув кого-то, вновь прыгнул на погребальную поленицу, прижал к груди одного из мальчишек ладони, зажмурил глаза, взмолился: "Ну!" Плечи трясло от напряжения, тело свело приступом уже знакомой боли. На краткий миг сияние озарило его фигуру и погасло. Он всё ещё продолжал стоять на коленях у тела, вдавливая ладони в грудь, пошатываясь от накатившего приступа слабости. Птах, взобравшийся следом, потянул за плечо:

- Пошли, Ляше! Лях! Очнись! Пойдём же! - силой стянул Марцинковского вниз.

Тот сел на землю, закрыл лицо руками, зарыдал бессильно:

- Ну почему? Ведь вышло же! Я сейчас... я ещё!

Вскочил, шатаясь, рванулся было вновь. Его удержал Тур, обнял:

- Уймись! Нельзя больше. И им не поможешь, и сам сгинешь.

Александр поднял голову, спросил с надеждой:

- А потом? Да-да, я вот передохну, и ещё. Вы только не хороните пока. Я знаю, я смогу. Вы увидите, Вы ж видели, да?

К ним подошли остальные берегини, отвели Марцинковского в сторону, усадили на траву. Ольха терпеливо, словно малому ребёнку, принялась втолковывать:

- Ты пойми: мы ранее про такое только слышали, давно уж не было. Дар тебе, конечно, Богами дан такой. Только часто его не применишь. И помочь не сможешь, и сам погибнешь раньше срока.

- А когда можно будет? - перебил Александр.

- Сорок дён надо, чтоб силы восстановились. Силу, конечно, Боги дают, человеку такое невмочь. Только, чрез себя её пропуская, сам обессиливаешь. Так что не надо, Ляше, не поможешь уже никому.

- Не-е-ет! - Марцинковский вскочил, оттолкнув Тура, побежал к поленице, вскарабкался, бросился к мальчонке, прижал к груди ладони, задрал голову к небу, заорал дико, страшно:

- Бо-о-ги! Мать вашу! Слышите?! Плевать я хотел на вас, коль вы, обнадёжа, тут же и забираете! Слышите меня?! Дали дар свой гадский, так пусть работает! Сейчас! Не через сорок дней, а сейчас надо! Не хотите?! Тогда я сам! Своей силой управлюсь! Срал я на ваши подарки! - Александр всё сильнее вдавливал ладони в тельце.

Вскочившие следом Тур с Клестом не успели оттащить матерящегося Марцинковского, как были сброшены вниз ударной волной, сопровождавшей резкую световую вспышку. Марцинковский свалился на тело, застыл, продолжая давить на грудь мальчика.

Опомнившиеся воины, проморгавшись от "зайчиков", мельтешивших в глазах, забрались наверх, потащили вниз Александра. При этом Клёст нечаянно наступил на мальчишечью ногу. Неожиданно тот вскрикнул:

- Ой! Ногу больно!

Клёст шарахнулся, оторопело уставившись на мальчонку. Тот сел, согнулся, потирая ушибленное место, непонимающе обвёл глазами поленицу, тела погибших, собравшийся внизу народ:

- Где я? А ямурлаки ушли? Отбились, да? - уставился себе на живот - А как?... Я помню, меня в живот сулицей...

Птах стащил пацана за руку с помоста:

- Всё в порядке, успокойся, ямурлаков побили. Тебя как звать-то?

- Снежко. А...

Птах перебил, стараясь не давать мальчишке спрашивать:

- По которой весне?

- По десятой, - мальчишка торопливо спросил: А мама где, батя?...- запнулся, наткнувшись на молчание дружинника, - выдохнул, уже всё понимая: Ямурлаки?

- Да, - прижав к себе Снежка, ответил Птах. Зачастил, пугаясь новых вопросов: Ты, младень, и сам уж... Богов благодари, да вон Ляха, - воин указал на лежащего Марцинковского, над которым склонились берегини - Он из мёртвых тебя вернул. Так-то вот... А сам вот...

Тур обернулся:

- Будет жить чудотворец ваш. Как жив остался - ума не приложу! Но жить будет. Упрямый, паразит, на упрямстве своём, небось и выжил.

- А что с ним, как он? - спросил Птах.

- В себя придёт и всего дел-то. Ладони только попалил. Ольха вон повозится, пальцы счесть не успеешь, как следа не останется. Мы, конечно, не чудотворцы какие, но кой-что всё же умеем.

Марцинковский очнулся, сцапал за ворот Ольху:

- Ну? Вышло?

- Вышло. Жив парень... Ты чего? Стой!

- Я щас второго!

На Александре повисли трое. Какой-то воин вопил благим матом:

- Да стой ты, конь лыковый! Сказано тебе: нельзя боле! Жить надоело?! Стой, дурень!

Сзади подошла Ольха, мягко тронула за плечо:

- Поздно уж, Ляшенько, поздно, золотко моё. Ты садись, водицы испей...

- Как поздно? - Александр сел, тупо глядя перед собой, встряхивая волосами.

- Ты пойми, даже б если и смог ты сейчас, то не этих уж. Там остальные так порублены, с кусочков ведь складывали. Такое - не срастить.

Подошли наконец-то проснувшиеся Дедкин, Рыжак, Каурин, Лютик, ещё бледный от потери крови. Валерий размахивая руками восклицал:

- Сана! Тут про тебя такое! Ты, говорят, из мёртвых воскрешаешь! Ты скажи... - встретив взгляд Марцинковского, Каурин осёкся, - Ты сам-то как?

Александр махнул рукой:

- Потом, Валерка, после поговорим. А я что? Я-то в норме. Зубы, вон, выросли, как водяной и обещал.

Вяз подскочил к мальчику, обнял:

- Снежко! Жив! А батю твоего, матушку... не сберёг я, прости уж. Жить теперь, племяш, у меня станешь. Воина из тебя делать буду. Хочешь?

Снежко кивнул, с трудом сдерживая слёзы. Вяз обернулся к Марцинковскому:

- Должник теперь я твой, до смертного часу должник. Это ж сестрицы моей младшей сынок, Милицы. Теперь сыном мне будет... А девчонка-то чьих будет? Не знаю её.

- С нами ехала в город, тётка там у неё, - откликнулся Снежко, - она на Ревуне с бабкой жила. Бабку Соболиху, травницу, помнишь, небось? Родители-то давно погибли. Бабка вот померла недавно, она в город и поехала. Берёзкой зовут.

- Вон оно что, - протянул Вяз, - ничего, коль тётку не сыщет, у нас жить будет.

Тем временем над телами устроили из жарких берёзовых ветвей шалаш-домовину, навалили поверх него мелкого сушняка.

Тур поторопил собравшихся, напомнив, что тризну нужно завершить до заката. Все собрались вокруг поленицы. Тур со словами "Прощайте, други!", эхом повторёнными всеми собравшимися, поднёс факел к тризне. Следом , ещё с трёх концов запалили другие. Смолистые брёвна занялись быстро, языки пламени поднялись, скрыв за

собой погибших. Воины, прощаясь с товарищами, звенели меж собой мечами, нанося нешуточные удары, но при этом умудряясь избегать пролития братской крови. Пламя погребального костра, словно подчиняясь ритму, складывающемуся из звона мечей, пульсировало, поднимаясь всё выше и выше, вознося очищенные души погибших к горним высотам. И пировать павшим, сидя одесную самих Богов, тех, кто когда-то сами были людьми, доблестью своею, совестливостью и страданиями, доказавших право человечества зваться детьми Божьими, заслуживших звание Младших Богов. Перезвон оружия стихал постепенно, пары выходили из боя в строгой очерёдности - через одну, одновременно снижая темп. Наконец, всё стихло, мечи были возвращены в ножны, люди встали в плотный круг, плечо к плечу, к ним присоединились все, не принимавшие участия в поминальном бою. Пришельцы было замешкались, но Клёст сердито дёрнул Виктора за плечо: