Игорь Семёнов - Катавасия (СИ)

- Ну, пива твоего, Тарас, грех было бы не попросить. А закусывать чем предложишь? Люди-то с дороги, сам понимаешь.

Беркович расцвёл:

- Пивка-то? Это можно. Свежего или держанного?

- Давай держанного, пятимесячного.

Хозяин развернулся, крикнул за перегородку:

- Нечай! Тащи с дальней клети старого, нацеди четыре ендовы, да кружки не забудь.

Услыхав в ответ гулкое "Угу!", снова обратился к посетителям:

- Есть караси печёные в сметане, стерлядь с брусникой, грузди да рыжики соленые, икра битая всякая, капуста да яблоки мочёные, потом пирогов разных, каши крупенитчатой принесу с зайчатиной, уху лосиную, уху налимью чёрную, кабанчика верчёного, затем заедки всякие: редьку в патоке, ватрушки медовые. Годится, гости дорогие?

- Годится! - улыбнулся Борич. Давай всего. Да! Меда своего потом подай, стоялого, кваску клюквенного.

- Куда нам столько? - поразился Дедкин.

- Да много и не будет, - возразил Борич, - всего-то по блюдцу на брата поставит.

Дедкин успокоился, но ненадолго. Вскоре Беркович, предварительно накрыв стол поверх подскатерника белой скатертью с красной бахромой, принялся уставлять его разнообразными яствами. Блюдцами оказались огромные, глубокие оловянные тарелки, каждая размером с хороший поднос. Впрочем, блюда, оказались по размеру ещё больше. К тому времени Нечай, высокий круглолицый парень с курчавым льняным пушком на месте бороды и усов, расставил уже перед каждым высокие ендовы с пивом, деревянные кружки с затейливо резаными ручками, откидную покрышку каждой венчала фигурка умывающегося кота.

Принялись за еду. Пиво оказалось превосходным: густое, тёмное, с мощным ароматом солода и хмеля, с обильной бархатистой пеной. Сами не заметили, как под такое пиво, ухомякали и карасиков, и стерлядку, и соленья. Их сменили пышущие жаром пироги и пирожки с разнообразной начинкой, порядочных размеров кабанчик, оказавшийся "верчёным" по той простой причине, что при приготовлении его вращали на вертеле. В глубоких мисах отливали янтарем уха лосинная с ухою налимьей, сдобренной гвоздикой и перцем. На блюдах, сверкая маслом, словно груды мелких драгоценных камней, рассыпались каши: крупенитчатая (оказавшаяся попросту гречневой) и пшеничная, обильно проложенные разварными волокнами зайчатины. Не забыли и про меды, и про квасы, щедро заливая съеденное, поражаясь возникшему аппетиту и проявившимся "поедательным" способностям. Первым капитулировал Дедкин: откинувшись от стола, тяжело отдуваясь, он простонал:

- Всё, не могу больше. И как в вас только влазит?

Марцинковский, с трудом ворочая набитым ртом, пытался что-то сказать, затем, махнув рукой, сначала проглотил, запил квасом, затем удивлённо выставился на Виктора:

- Так вкусно ведь! И вообще, ты сам слышал, мне мяса на кости нарастить советовали.

Дедкин обратился к Каурину:

- Валер! А ты-то?

Каурин пожал плечами, одновременно черпая ложкой рассыпчатую кашу:

- А кто его знает! Видать, и после сорока пяти способности могут просыпаться. И вообще, сам знаешь, что резервы организма человека неограниченны и малоизученны.

Дедкин сдался:

- Во-во! Видать, все ваши скрытые таланты только в способности много жрать и заключались!

В этот момент Нечай брякнул прямо перед носом Виктора очередным "блюдцем" с варёной в патоке редькой, Дедкин глянул и, к ужасу своему, почувствовал, что рот нагло наполняется слюной, а рука, не контролируемая разумом, уже ухватила ложку и тянется к еде. Вздохнув потерянно, Дедкин прекратил всяческое сопротивление и сдался на волю своих глаз, рук и желудка. Как ни странно, его организм тоже отыскал внутренние резервы для приёма в себя пищи.

Опьянение, если и чувствовалось, то в очень небольшой степени. Алкоголь, содержавшийся в пиве и меду, как ни старался, не мог пробиться в кровь сквозь циклопические завалы, образованные в желудках кулинарными изощрениями Берковича. Максимум, на что его хватило: это создать в головах ощущение лёгкого веселья, расслабленности, для чего, собственно, он изначально и был предназначен.

Занятые едой, все от души исполняли требования поговорки "Когда я ем, я глух и нем", то есть почти не разговаривали, лишь изредка перекидываясь меж собой маловразумительными довольными возгласами. Разговорились только когда перешли к заедкам, не спеша потягивая квас. Тогда же начало сказываться и выпитое.

Охмелевший Борич, обняв Марцинковского, смущённо улыбаясь, оправдывался:

- Ты думаешь, Ляше, наверное: вот, мол, Борич какой! Чего он, мол, перед всеми так старается? Отчего всем услужить готов? Ан, нет! Борич никогда угодником не был. Служить - служил! Сызмальства в ротниках хожу! И горд тем! А ныне - сломался я. Да, лишнее стараюсь, да, и заискиваю расположения чужого частенько! А почему? Кто-нибудь спросил меня, почему? Спросил? Нет! - Борич, свирепея, треснул кулаком по столу.

Вяз попытался утихомирить захмелевшего дружинника:

- Ты, Борич, того, потише. Негоже Божью-то ладонь кулаком бить.

- Негоже? А жить так гоже? Боги-то, они меня поймут, поймут и простят. А люди? Люди как? Я ведь, как жену мою с детками ямурлаки сгубили, так с той поры места себе не нахожу. Я ж себя в виноватых держу, себе того простить не могу. Мог ведь уберечь, мог! Я на людей гляжу, а мнится мне, что каждый на меня пальцем тычет: "Вот он, мол, что родных своих на погибель кинул!"

Вяз тронул плечо Борича:

- Да полно тебе! Как ты мог, коли ты тогда как раз на полюдье ездил?

- И что с того? Мог перед тем уговорить их, чтоб без меня не отправлялись? Мог! А вот не стал.

- Полно, говорю! - Вяз повысил голос, - Наперёд никто не ведает. А помститься, так скоро за всех помстимся, и за твоих в том числе. Верю я, должны князья вскоре рать собрать, уж больно часто ямурлаки шастать почали.

Борич угрюмо выдавил:

- Да уж, помстимся! Только этим погубленных не оживить. А вот воды бы заветной достать, живой да мёртвой. Всё б за то отдал. Может, не поздно ещё для моих-то? А коли и поздно, так иным сгодится. Слыхал я намедни от знающего человека, что мёртвую воду раздобыть не так-то и тяжело. Говорил он, мол, нужно только на поле ночью подкараулить старого ворона с белой головой, да чтоб при нём воронёнок малый был. Так вот: схватить надо того воронёнка и держать, покуда старый ворон мёртвой воды в сулее не принесёт. А вот про то, как живой воды достать, про то мне ничего не сказано. Но я и это проведаю. Волхвы-то, небось, знают, да нам отчего-то не говорят. Ну да ничего, я покуда мёртвой воды раздобуду. А там, может, ворон и про то как живую достать, ведает. Найду.

Вяз побледнел, привстал за столом, сграбастав ворот боричевой рубахи в кулак. Марцинковский с Дедкиным непонимающе уставились на десятника. Валерий сунулся было разнимать, но был осажен властным окриком Вяза: