Игорь Семёнов - Катавасия (СИ)

- Берегини подарили.

- У-у-у! - восхищённо протянул сотник - то добра справа.

Отправились к конюшне, Рач попросил конюхов вывести во двор свободных, "бесхозных". Старший конюх мрачно спросил Двинцова:

- Одних жеребцов, или кобыл тоже вести?

- Кобыл не надо, - попросил Вадим.

Конюх ворча побрёл между стойлами:

- Конечно, всем жеребцов подавай, никто лишних забот не хочет, никто "кобылятником" быть не желает. Да. А кобыла, чтоб вы все знали, она преданней, она послушней, ей только внимания чуток удели, потом сам её ни на что не бросишь, никаких тебе жеребцов не понадобится. Так разве кто понимает по-настоящему. Ээх-ма!

Во двор вывели полтора десятка трёхлеток, взяв под уздцы, бегом провели по кругу, остановились. Вадим обошёл всех, полагаясь не на какое-то там знание конских статей (навроде поиска коня с двумя "продухами" в каждой ноздре), а надеясь на озарение, наитие, так как выбрать прежде всего хотелось бы друга, а не транспортное средство. Кто-то из конюхов сунул в руку Двинцову густо посоленный ломоть ржаного хлеба. Пройдя по первому разу, никого не выбрал, не отличил. Все казались одинаковыми, невзирая на масть. Все, как негры для европейца, были на одно лицо. Пошёл ещё раз. Неожиданно рыжий с белой лысинкой на лбу жеребец, когда Двинцов уже миновал его, всхрапнул обиженно, мол "Чего мимо идёшь, дурак!", топнул капризно правой ногой в высоком белом "чулке", вскинул голову вверх, заржал горделиво: "Глянь только, человек, каков я!" Двинцов обернулся, всматриваясь. Вмешался конюх:

- Этого-то как раз не советую. Норовист и капризен. Его уж трое брало, сам, змей навязывается, вот как сейчас к тебе. Все трое и назад свели. Ни строю знать не хочет, ни бою. Одно лишь, что ближних к нему коней зубами тяпнуть норовит. Разве что из седла седока не выбрасывает, добре, видать, табунщики объездили. Огнищанам сдавать думаем, пусть его за ралом походит, коль уж к ратному делу неспособен. Там-то норов свой укоротит.

Вадиму показалось, что конь укоряюще посмотрел сначала на конюха, затем - на Двинцова и тяжело вздохнул.

- А вот его и возьму! - весело сказал Вадим, скармливая хлеб жеребцу, - Авось, поладим. Я вот тоже упрямый! Идёшь со мной, чудо рыжее? - спросил уже коня, потрепав по холке. Тот сунулся мордой навстречу, фыркнул согласно.

- Бери-бери! - передавая Двинцову узду, проворчал конюх, - Сам же не сегодня, так завтра назад приведёшь, последнюю клячу просить станешь, только чтоб от этого избавили.

- А вот и не стану, - рассмеялся Двинцов, - Сёдла-то у вас где? Сейчас и прокатимся!

- По стенам развешаны. Там всякие. Бери козачье, в нём на походе и подремать можно, - посоветовал Рач.

- Можно и козачье, коли коня не жалко, - вмешался конюх, - Оно ведь без ленчиков, коню прямо на хребет давить будет. Да и на рысях придётся в стременах стоять.

- Это так, - согласился Рач, - сам думай, хлопче.

Вадим выбрал седло, узду, чепрак с потником. Попутно им с конём определили стойло. Тут же оседлал, затянул подпругу, паперсь на груди, прикинул по росту стремена. Стал одевать узду. Конь стальное грызло взял осторожно. Вывел наружу, вскочил в седло, про себя радуясь былому недолгому обучению верховой езде в секции пятиборья. Правда, про себя подумал, что с долгой отвычки задница к вечеру всё одно протестовать начнёт и сидеть на чём-либо ещё откажется, требуя принять лежачее положение. Ну, да это мелочи. В седле уже спохватился:

- Как звать-то его?

- Как назовёшь, да как он согласится, так и будет. Дело твоё да евоное. Тут чужих не требуется, - ответил конюх.

- Тогда Рудом будет! Согласен на Руда? - переспросил Двинцов жеребца. И вновь Вадиму померещилось, что конь в ответ согласно кивнул.

На душе отчего-то сразу стало легко. Двинцов подобрал поводья, слегка взял в шенкеля. Руд неожиданно для всех, кроме Вадима, рванул с места в дикий карьер, чуть не сметя стоящих на пути конюхов, отскочивших с ругательствами на двух сумасшедших. Проскочили ворота Детинца, затем Кромника, мигом пролетели сквозь посад, выпорхнули к речке и привольно понеслись по-над яром.

Это нельзя было даже назвать восторгом, разве только с добавкою "щенячий". Это была не скачка, а полёт, пьянящий и ужасающий. Со стороны казалось, что кто-то, или конь, или всадник, иль оба вместе сошли с ума и несутся, не глядя под ноги, навстречу своей неминучей гибели, что вот-вот, и соскользнёт конское копыто с узкой тропки и низринутся, ломаясь, два тела с обрыва в тьму речного омута, жадно поджидающего внизу свои жертвы. Двинцов, задыхаясь, жадно пил рвущийся навстречу ветер, глотая его сразу до самой глубины лёгких. Он что-то дико вопил, кажется, даже визжал, раскидывал руки, откидывался в седле назад, вновь прилипал к конской шее. Взмыли на какой-то утёс, на самую его кручу, вскинулись на дыбы на самом краешке да так и застыли на мгновенье, протянувшееся вечностью. Мгновенье, за которое оба успели всё-всё сказать молча друг другу и всё-всё о друг друге понять, понять и принять со всеми прибабахами и заморочками, у обоих достаточными.

Медленно-осторожно опустился Руд на передние ноги, оглянулся на Вадима. Тот соскочил, обнял Рудову шею, не обращая внимания на бьющий прямо в ноздри острый, тяжёлый аромат конского пота. И так стояли, долго глядя вдаль, провожая глазами проплывающие облака, выискивая взглядом высоко-высоко парящего сокола - своего брата по любви к полёту. И неважно при том было обоим, что сокол-то летел в небе, а они стелились по-над самой землёй. Всё равно это был настоящий полёт, и, как знать, может быть когда-нибудь, оба они, разбежавшись, оторвутся от земли и ринутся в лазурную необъятную высь - выше и выше!

Намечтавшись, отправились обратно. Поначалу шли рядом неспешным шагом. Затем Руд, наклонив голову, цапнул за ворот, потянул к себе на спину: "Ты чего? Влазь давай в седло. А то люди не так поймут, решат, что я тебя сбросил. Да и невелик из тебя груз, чуть поболе седельного". Двинцов хмыкнул: "Так уж и чуть!" В седло, однако вскочил, неспешной грунью добрались до конюшни. Расседлав, Вадим проводил Руда по двору, чтоб охолонул, вычистил, расчесал гриву и хвост, затем только решился напоить. Конь насмешливо покосился на друга: "Чудак, неж-то я без тебя не ведаю, когда мне можно пить, а когда нет!" Двинцов смущённо промолчал, отвернулся, делая вид, что чрезвычайно занят развешиванием сбруи по колышкам, вбитым в стену. Руд понимающе заржал: "Привыкай, брат!" Двинцов отмахнулся, буркнул уже вслух:

- Да ну тебя, леший рыжий! Я вот тебя тоже на язык поддену, не обрадуешься!... И вообще, мне бежать надо. Меня этот, как его - волхв к себе ждёт. Разговор у нас будет серьёзный.

В конюшню вбежал Рач, за ним - старший конюх:

- Живы! От дурни, от дурни, а! А коли б расшиблись к бисовой матери? На самом юру плясать удумали, а! Весь же город видел, да гадал, что там за дурни! А мне что - сознаваться всему свету, что те два дурня мои, с моей сотни?! Чтоб я того больше не бачил! А то обоих вовек из конюшни не выпущу, разве что стреножу обоих! Вот уж точно: дурак дурака увидал издалека! Не-е-ет, Сашко, - обернулся Рач к конюху, - эти два разляляя как друг для дружки родились! Они-то ни в жисть друг от друга не откажутся. Так что, Сашко, друг ситный, с тебя мёду корчага! Проспорил ты: "Не приведёт Вадим коня назад!" - передразнил сотник, - Съел, да?! Пошли-пошли, корчма ждёт, мёд стынет! И вообще, у меня праздник сегодня, радость большая!