Оксана Головина - Отверженные

— Волк!

— Не смей! — мрачно отозвался отец. — Следуй за мной, иначе я волоком потащу тебя!

— Дай мне подойти к нему! — Файона рванулась вперед, едва не вывихнув себе руку.

Плечо загорелось болью.

— Прочь! Он мертв! — рыкнул Силлаг.

Он продолжал увлекать дочь к лесу, но та не переставала сопротивляться и цеплялась свободной рукой за ветви деревьев.

— Дай мне… — прошептала в отчаянии она, глядя на бездыханное тело.

По лицу струились горячие слезы.

— Ты, верно, сошла с ума, Файона! — Посланник стиснул пальцы на ее предплечье, впиваясь когтями в нежную кожу. — Ты должна думать лишь о благе своей семьи, а не о ничтожном бастарде! Никто и не вспомнит о том, что он жил, этот пес!

— Я буду помнить…

— Я лишу тебя всего. Оставлю лишь жалкую жизнь. Пусть это станет наказанием для тебя — быть втоптанной в грязь вместе со всеми ублюдками, которых решил пригреть Саргон в стенах Арфена! Ты кончишь, как и каждый из них! Но у тебя останется шанс, лишь один! — Силлаг рывком развернул дочь, вынуждая снова глядеть в горящие глаза. — Я сделаю так, что мальчишка Броган сам будет умолять меня вырвать его сердце. Я завершу ритуал, и еще до новой луны род Макдаров вернет свою силу.

Запах меда… такой знакомый… и вкус молока, которое, переливаясь через края кувшина, текло по подбородку и голому животу. Он рассмеялся и едва не упустил тяжелый сосуд, когда мать склонилась к нему, едва доходившему ей до пояса, и принялась рисовать пальцем на его коже, выводя молоком какие-то знаки. Гварен привык к тому, чего ему было не понять. Он только знал, что женщина перед ним, эта прекрасная женщина, словно сотканная из солнца и света, была его миром, его солнцем, его светом…

— Вернись ко мне…

Свет… он видел сон или же действительно слышал голос матери? Голос шептал, напевал, но Гварен не мог разомкнуть глаз, как ни силился. Затем его ресницы дрогнули и поддались, едва-едва. Родной силуэт, полупрозрачный, словно призрак, и бесконечные волосы, что струились по самой земле. Сон или явь? Гварен снова закрыл глаза, проваливаясь в беспамятство.

— Как на заре да в капле росы засверкает солнца свет… — Босые ноги матери мягко касались земли, отчего та вновь наполнялась жизнью, поднимаясь благодатной травой там, где только что был мертвый пепел. — Призову я тебя, мой малыш… голос услышу твой живой. Словно горный ручей, вдаль он бежит, путь его так далек…

Тонкие руки взметнулись к небу, разгоняя туман и позволяя солнцу коснуться ладоней.

— Встань, отзовись, мой сынок! Вместо меня будешь светить… добрый свет людям дарить… Встань, пробудись, мой сынок, отпусти на волю зверя, поведет он, не плененный да не прирученный, поведет, как душа полетит…

Она села на землю рядом с сыном. Руки принялись заплетать волосы, а мать все шептала слова своего заклинания. Тяжелой золотой цепью коса легла на колени Сарэйд. Гварен уже слышал эти слова, понимал их смысл, помнил. Так мать лечила его, когда он совсем еще мальчишкой свалился с крыши, переломав себе половину костей. Волк знал, чего это будет стоить матери, сидевшей рядом. Губы Гварена дрогнули, он попытался позвать ее, но не смог. Тонкий нож блеснул на солнце. Ведьма провела им по волосам, у самой шеи, отрезая косу.

— Мама… — Он произнес это или только мысленно позвал?

Ладвик почувствовал, как Сарэйд обернула один конец косы вокруг его запястья, второй, как он и помнил, обвязала вокруг своей руки, приговаривая:

— Никогда не предаст да не прервется та святая жизни нить, что нас сплела, связала да уберегла… охранит, беду отведет…

— Перестань… — едва слышно прошептал волк, проклиная свою слабость.

Запястье обожгло там, где его касалась коса матери. В прошлый раз Сарэйд истратила столько своей силы, что больше года оставалась без нее. Сейчас же намеревалась пожертвовать своим ведьмовским даром. Она опустошала себя, не ведая, сможет ли вернуть силу однажды, или же до последнего вздоха останется смертной женщиной, которой даже собственная душа не принадлежала. Эту жертву волк не готов был принять.

Но проклятое дыхание облегчалось, а тело наполнялось теплом, затем жаром, растекавшимся по венам до самых кончиков пальцев. Ладвик застонал, чувствуя, что в этот раз что-то изменилось. Ранее не было жгучего жара, не сжимались мышцы с невероятной силой, вынуждая изгибать спину, стискивать зубы, а затем и вовсе закричать от внезапной боли, с ужасом осознавая, что собственный крик перерастает в хриплый волчий вой.

— Отпусти на волю зверя, поведет он, не плененный да не прирученный, поведет, как душа полетит… Беги, сынок, ничего не страшись…

Золотая коса рассыпалась прахом, а с нею растаял и образ матери. Словно и не было ее, словно привиделись ему в бреду и она, и слова ее. Огромные лапы ударили по земле, волк поднял голову, устремляя к небу горящий взгляд, и вой зверя вновь нарушил тишину леса.

Небольшая хижина местного травника была единственным, что подвернулось под руку, там и решили оставить новобрачных для завершения церемонии единения, отсыпав серьезному мужичку пригоршню монет. Пока новоиспеченные супруги добирались до хижины, кто-то успел прибрать ее и даже украсить ветхое крыльцо гирляндами цветов. Келейр несчастно глядела на эти попытки проявить радушие и участие. Оставалось лишь склонить голову, сдерживая то ли вздох, то ли нервную усмешку. Рейн снял жену с лошади и легко, словно куклу, опустил на землю рядом с собой, так и не убирая рук с ее тонкой талии.

Деревня располагалась внизу. Хижина находилась на небольшом уступе, и если встать на самом краю, то все деревянные домишки с взъерошенными соломенными крышами были видны отсюда как на ладони. Еще у храма Саргон пояснил Рейну, что им полагается оставаться в доме до рассвета, и не стоит беспокоиться о том, что их кто-то потревожит. И он, и мастер Эверет спустятся в деревню, но это не значило, что хоть на мгновение их оставят без присмотра.

Словно опасаясь, что они дадут деру, ректор и маг дождались, так и не спешиваясь, пока Броган проводил Келейр до покосившейся двери. Дракон нарочито громко захлопнул ее, да так сильно, что труха посыпалась на крыльцо. Хью ухмыльнулся, разворачивая свою лошадь в сторону деревни. Ректор на мгновение задержался взглядом на хижине, нахмурился, но затем последовал за своим товарищем.

Лиса тщательно старалась не думать, к чему все это уединение вело, и заставила себя пройти вглубь небольшой комнатки. От пряного запаха трав она несколько раз звонко чихнула.

— Всех мышей распугала… — прозвучал у ее уха голос дракона.

Келейр замерла, хватаясь за подол платья и испуганно вглядываясь в каждый угол.

— Да шучу я, — нервно отозвался Рейн.