Диэр Кусуриури - Край Ветров: Пироманс

Люди все не кончались и не кончались — что они делают в этом богом забытом городе, окруженном вечной мерзлотой, в городе, где даже летом не тает снег? Зачем они тут? Когда они кончатся?

Тиха отчаялся высмотреть Никс и принялся звать. Его голос бессильно пропал, истлел в гуле пожарных сирен, в треске огня и крике толпы. Направления не было. Был только хаос, пепел, огонь и снег, и черный котлован ночного неба над головой.

Вдруг Тиха увидел мельком, на самом краю зрения искру — нет, не искру, знакомый цвет волос, промелькнувший, словно всполох огня — и сердце упало в пятки. Он бросился туда, в ту сторону, не разбирая пути.

Среди людских спин, голов, мельтешащих лиц он увидел, как кто-то держит Николу, ладонью закрывая рот, и целится в него самого из хромированного пистолета.

Он встретился взглядом с этим человеком — светлые глаза цвета слоновой кости, а в них — холодное спокойствие психопата.

— Я тебя до кишок прожгу! — высокий голос Никс прорывается сквозь хаос и шум, когда она отцарапывает чужую руку со своего лица.

Тиха не сводит глаз с отверстия под прицелом — от одной пули можно уйти, главное не пропустить ее. Мужчина что-то кричит, перехватывает Николу за тонкую шею одной рукой, прижимает к себе, переводя на нее дуло пистолета, целится ей в висок.

Тиха делает шаг вперед и приближается сразу на пять. Никс открывает глаза широко-широко, в них нет зрачков, они белые, словно вареное яйцо. Затем она опадает, как лишенная каркаса шелковая ткань, и мужчина подхватывает ее на плечо, в то время как Тиха упирается в какую-то преграду, оказавшуюся сомкнутым рядом беловолосых людей. Он уворачивается и пытается их обойти, но их все больше. Они, словно зомби, не глядя перед собой и не поднимая рук, сжимают вокруг него кольцо. Тиха разворачивается и пробует прорваться через окружение, уйти назад и влево, его хватают за куртку и волосы. Ему удается сбросить одежду и вырваться, он падает, подставляя ладони, стесывает их об ледяную корку, поднимается, шипит, видит перед собой распластанную пятерню, целящуюся ему в лоб, и за нею, на фоне — глаза цвета слоновой кости.

Тиха понимает, что это — прикосновение мага. Он делает рывок влево и вверх, пытаясь призвать свои чудеса и уйти, но он уже пойман, его держат крепко. Липкая, скользкая пятерня припечатывается к его лбу, и в этот же миг реальность раскалывается на мутные красные огоньки. Неудержимой волной накатывает разрушительная, нестерпимая боль, такая, будто бы его заживо раздирают на сотни кусков.

Мгновение этой боли длится, как целая жизнь. Нет ничего и никого, кто смог бы ему помочь. Есть чернота, бескрайняя бездна, где пусто и страшно, где он один на один с обволакивающей, тупой болью, от которой он пробует убежать. Стремление вверх там, где нет никаких координат. Порыв, движение, скорость в пространстве без начала и конца. В нем нет измерений и глубины. И все же, есть направление — оно появляется, если назначить началом самое себя. И, оставаясь неподвижным, уйти, сбежать, вырваться из несвободы, разделившись надвое.

Тот, кто остался, сумел пропасть. Вместе с ним пропала и боль. В следующий миг, из-за того, что пространство схлопнулось и пустота стала абсолютной, вместе с первым пропал второй.

Все отключилось враз, как будто кто-то вынул из розетки штекер.

Я открываю глаза, словно в морской воде: не режет, не жжет, все размыто и тускло. В мутном пространстве цвета расплавленного меда я не вижу ничего, кроме нечетких силуэтов вдалеке. Я даже не могу понять, кому они принадлежат — людям ли?

Они шевелятся, их много. Некоторые ведут себя странно, их пластика неестественна и резка. Одно из существ приближается ко мне, и его очертания чуть проясняются. Я вижу три миндалевидных глаза, съехавших немного вбок, расположенных на белом безротом лице в форме цветка.

Мне становится не по себе. Попытавшись дернуться, обнаруживаю, что не могу. Я не способен даже повернуть голову.

В запястья, шею, виски, живот и ноги впивается что-то жесткое, будто меня подвесили на каких-то скобах, словно куклу-марионетку.

Ледяной страх заставляет сердце забиться чаще. Лицо с соцветием глаз все смотрит, но вот начинает медленно отдаляться.

Я пытаюсь крикнуть и не могу.

Хорошо, если это — сон, то пускай он пройдет. Мне никогда не снилось таких кошмаров.

Я снова пытаюсь дернуться, повернуть голову, пошевелить рукой — тщетно. Я их чувствую, но использовать не могу, невидимые для меня оковы мешают мне. Я пытаюсь кричать и понимаю, что сквозь мои легкие, поглощая звук, течет вместо воздуха эта мутная смесь цвета топленого меда, и я почти не ощущаю ее, она одной температуры со мной и не имеет никакого вкуса.

Да что же это делается. Я только читал о таком. Видел в кино — но кто ж, смотря на такое, примеряет ситуацию на себя? Кто хоть раз в жизни задумывается, каково это? Я никогда не представлял себя помещенным в прозрачный контейнер. Но я знал всегда, что люди — хуже зверей, что в глубине рассудка, за стенами морали и эмпатии, живут чудовища, и еще ни разу этот скрытый потенциал не выплескивался на меня таким образом, в полной мере.

И, похоже, это не сон. Не верить в возможность дышать чем-то еще, кроме воздуха, у меня нет никакой возможности. Подвергать сомнению происходящее можно, но кажется бессмысленным. Я помню, как помутнело в глазах и резкую боль где-то на уровне нижних ребер. Я помню широко распахнутые глаза Кей.

Что ж.

Я в западне.

Осознав это, я тут же попробовал призвать магию, чтобы разобраться в природе жидкости, в которую меня поместили — и не смог. Просачиваясь между пальцами, сила куда-то проваливались, исчезала и не возвращалась.

Золатунный раствор, стало быть, — золатунь и кто знает, что тут еще.

Ну, хоть что-то. Магия просто исчезает в нем, ведь меня не могли избавить от проклятого дара, ибо не способен на это никто.

А вот… о нет… быть того не может… Неужели?

Я настолько привык к постоянному своему ознобу, что сразу и не заметил: да мне же не холодно.

Голову не повернуть. Могу шевелить только пальцами — чуть-чуть. И ощущаю… Ничего. Никакого тепла или холода. Жидкость, судя по всему, температуры тела, но ведь обычно со мной это не работает.

Силуэты впереди снова зашевелились. Звуки внутрь не проникают. Я перестаю замечать этих моих загадочных наблюдателей, сконцентрировавшись на своих собственных чувствах: вот невесомость, тишина, жидкость, по концентрации похожая на плотный ветер, окутывает и пеленает, дышать ею странно, но вполне легко.

Мне не холодно. Мне… хорошо.

Ужас — сдерживаемый слишком давно, всепоглощающий, ослепляющий, ледяной, накатил откуда-то из глубины. В глазах потемнело, сердце забилось, будто покатились по склону гранитные валуны.