Диэр Кусуриури - Край Ветров: Пироманс

Никс ничего не отвечала — дула на чай, только что рефлекторно подогретый. Излишне, пожалуй. Подумав, все же произнесла:

— А ему теперь придется обо мне заботиться. Я ему, кажется, зачем-то нужна, хотя сказать наверняка, зачем, и я ли именно — не могу. Ну, в общем, у нас что-то типа контракта на обучение.

Ирвис аж вся подобралась и будто расцвела:

— Он тебя будет… учить?

Никс посмотрела на нее искоса, не понимая, с чего это столько радости, но все же улыбнулась в ответ сдержанно:

— Угу.

— Это хорошо. Деловые, регламентированные отношения — это очень хорошо. Но ты не ведись, советую тебе от души — не надо. Будь с этой заразой очень осторожной!

— Я сразу это поняла, как "эту заразу" увидела, — кивнула Никс доверительно, — и что тут иначе никак. Но все-таки мне было бы любопытно узнать, почему именно ты рекомендуешь мне его опасаться. Может, есть какие-то менее очевидные причины, чем сумасбродность и толпа поклонниц на каждом углу, и мне стоит их знать?

Ирвис закусила чай плюшкой, а потом, сообразив еще более заговорщицкий вид, сообщила:

— Как-то раз, хлебнув лишнего, он мне как на духу позицию свою изложил, и, думается, ни разу не врал. Говорил, мол, чтобы увидеть истинную красоту женщины, надобно с ней переспать, и наутро, в предрассветной неге, явится тебе воплощение грез, неизбывная нежность и завораживающая прекраснота. Не отрицал, впрочем, что и просто так рядышком полежать можно, тогда тоже явится, но это будет уже немного не то.

— Ужас какой, — в который раз за день прореагировала Никс, на этот раз устало.

— Он говорил, что это как-то ему помогает, что-то, мол, останавливает или притупляет. С таким видом вещал, как будто бы это он не об извечной прихоти двадцатилетних юнцов, а о чем-то поинтересней — но мне кажется, будто бы это не так, — продолжила Ирвис. — Все они любят тумана понапускать, таинственности — романтично вроде. Но это же просто крючки для того, чтобы дев юных надежней к себе цеплять. А! Еще говорит, что не создан для любви, и это, кажется, правда: ни разу его не видела с кем-то так, чтобы в это можно было поверить, и с одной и той же барышней более двух раз. Но это раньше так было. Может, сейчас и поменялось что. Я ж его уже год, почитай, не видела, все никак не пересечемся нигде.

Ирвис отхлебнула чая. Никола, рассматривая посыпанную мелкой белой пудрой плюшку, все-таки откусила немного, и, пока жевала, надумала следующий вопрос:

— Ну не может же он быть действительно полным идиотом, правда?

Ирвис, кажется, вполне себе поняла, что она имеет в виду, и ответила:

— Не должен.

Никс осмотрела еще раз уютную кухоньку, батарею цветных кастрюлек на полке, пушистые разномастные кактусы. Перевела взгляд на Ирвис, жующую плюшку.

Поняла, что в маленькой этой квартирке хорошо, и тут на самом деле можно жить, если, конечно, немного привыкнуть. Ирвис ей тоже нравилась. Было в девушке что-то такое цепляющее, особенное, потенциально глубокое, даже не смотря на любовь поболтать о парнях. Была в Ирвис загадка. Такая загадка, которой, может, на самом деле и нет, и если напрямую спросить — то все сомнения разом уйдут. Но чудилось, что подвох есть, и он не опасен, но для кого-то, вполне возможно, манящ.

К тому же, разве могла Ирвис соседствовать с Рином два года и ни разу не заметить ничего странного? Или он был настолько осторожен, что в быту силы своей никак не выказывал? Или боялся "крашеных", о которых говорила Берса, или поглощающих? А может, ему и не нужно было ничего скрывать.

Такой вариант возможен, если Ирвис тоже проклятая.

Но Никс не стала об этом спрашивать, решив, что вопрос слишком смел для первых двух часов общения.

А потом Ирвис, улыбнувшись лукаво, сама спросила:

— А ты ведь огонек, да? А волосы у тебя натурального цвета?

И Никс отпустило. Она расслабилась, улыбнулась, прикрыла глаза и кивнула.

— У-у, — протянула Ирвис. — Вижу, тебя уже вырубает. Иди спать. Насчет денег и прочего потом решим. Главное, музыки без наушников не слушать, чужих не водить, крупы-макароны-масло-хлеб — общие, остальные продукты — личные, но можно спрашивать разрешения насчет попробовать. Остальное в пределах разумного. И да, можешь колдовать, я тебя не сдам, я все понимаю.

— А ты… тоже… из наших? — спросила Никс, зевая в ладошку.

— Покажу как-нибудь, что тут рассказывать, — ответила Ирвис. — Спать иди, да?

Но быстро уснуть у Николы не получилось, даже когда она забралась под мягкое пуховое одеяло. События дня, не слишком-то значительные, но довольно разнообразные, мелькали перед ее мысленным взором, сменяя друг друга. Вот — тонкая корка льда, вот — блеклые волосы Клер, вот — витраж за спиной Абеляра Никитовича и ухмылка на бледном лице Катерины Берсы, а вот — медные браслеты на запястьях Ирвис Вандерфальк. И за всем этим проступает излишне часто и ярко образ "хорошего мальчика Рейни", как будто бы он — это и правда самое важное, что случилось, а пропажа Аниты, сумки, какие-то там беды с коллегами с материка — это все так, боком, фоном, это не важно. И не потому не важно, что так того хочется Никс, а потому, что правда.

А ведь, вроде бы, ничего особенного (по-настоящему особенного!) в "добром мальчике" нет. Никс и не такое видела. И все же образ его никак не складывается, сам с собою не стыкуется. Добрый, бесчеловечный, фанатичный, пьяный, обыкновенный, кем-то любимый и для любви не созданный, глупый, опасный. И с ним, таким непонятным, придется иметь дело, хотя лучше бы… ну да, ну да.

Но что уж теперь. Никс теперь надо как-то крутиться, нельзя же жить за счет чужих людей. Или взять и рассказать все Эль-Марко, выдернуть его оттуда, пускай приезжает, пускай утешит и посоветует, как быть? Нет, нет, нельзя. Надо на подработку какую устроиться… Кто знает, найдется ли ее сумка вообще? И Ромку бы найти… А цветы в доме повянут, пока ее нет. Марик с компанией вернется неизвестно когда. Мари приезжает со своих соревнований, кажется, через неделю… точно повянут.

И поникшие цветы в ее сне высохли и раскрошились в прах, обнажив серую, каменистую пустошь, теряющуюся в блеклой, фиолетовой дымке. Через пустыню, продуваемую всеми ветрами, шел человек без лица, отбрасывающий сорок теней, а за ним, на расстоянии в вечность, шел мальчик. И если безликий более всего на свете мечтал скрыться, вылинять, ускользнуть, то мальчик хотел догнать его и прикоснуться к нему, спросить у него что-то запредельно важное, узнать всю возможную правду, — а потому не спускал с него глаз, и именно это не давало безликому исчезнуть.

— Как так? Ну нифига ж себе! Тебе выпала девчонка-огонек и ты будешь применять параграф номер три?! Именно эта девчонка? Третий параграф? — У Тихи расширились зрачки. Глаза сделались дикими, будто он торчок какой-нибудь. — Ты понимаешь вообще, что это значит?