Келли Барнхилл - Девочка, испившая Луну (ЛП)

- Ксан… - начал Глерк.

- Печаль опасна, - отрезала она и, раздражённая, ушла.

Они вновь и вновь повторяли этот разговор – и наконец-то Ксан запретила и вовсе обсуждать об этом.

В ребёнке магии больше никогда не будет, повторяла сама себе Ксан. И в самом деле, чем больше Ксан себе это говорила, тем большей это казалось правдой, и она словно сумела убедить себя в том, что всё было по-настоящему. И если в Луне когда-либо и было волшебство, теперь вся власть была аккуратно закупорена и просто перестала быть проблемой. Может быть, она навсегда там застряла! Может быть, Луна теперь обыкновенная девочка. Обыкновенная девочка. Ксан раз за разом повторяла про себя это. Она столько раз сказала сию фразу, что, пожалуй, она должна была уже точно стать правдой. Именно это она и отвечала людям в Свободных Городах, когда те спрашивали. Очередная девочка, отвечала она. А ещё говорила, что у Луны была аллергия на магию. Она вся чесалась. Приступы. Глаза жгли. И желудок болел. Так что, она просила никогда не говорить о волшебстве рядом с девочкой.

И, разумеется, никто этого не делал – потому что советы Ксан никогда даже не обсуждались.

В тот же миг для познания Луны открылся целый мир – наука, математика, поэзия, философия, искусство. Разумеется, этого предостаточно! Она будет расти, как обыкновенная девочка, и Ксан будет рядом, пока хватит магии, медленно-медленно. Бессмертная Ксан. Разумеется, им никогда не придётся прощаться.

- Это не может так дальше продолжаться, - раз за разом повторял Глерк. – Луна должна знать о том, что таится внутри неё. Она должна знать о том, как работает её магия. В конце концов, она должна знать о том, что такое смерть! Она должна быть подготовлена к этому!

- О, будь уверен, я понятия не имею, о чём ты говоришь, - ответила Ксан. – Она ведь просто обыкновенная девочка. Даже если она таковой прежде не была, то сейчас уж точно такая. Моя собственная магия немного отжила, и я вряд ли буду пользоваться ею, по крайней мере, активно. Ведь нет никакой необходимости расстраивать бедное дитя! А зачем говорить о надвигающейся потере? Почему это мы должны ввести её в такую печаль? Она опасна, Глерк, помнишь ли ты?

Глерк только раздражённо хмурил лоб.

- Почему мы так думаем? – спросил он.

Ксан только покачала головой.

- Понятия не имею, - и вправду, не имела. Она знала об этом когда-то, но давно уже забыла.

Забыть было легче.

Вот так росла Луна.

И она не знала о лунном свете, не знала о том, что теперь застыло в её уме. И она не помнила ни о том, как стал кроликом Глерк, ни о том, как цветы вились под её ногами, ни о том, как пульсировала сила вокруг неё, как пульсировала и необратимо обвивала длинными тонкими нитями. Она не знала, что семя магии готовилось прорваться на свободу.

Она не имела об этом ни малейшего представления.

Глава 15. В которой Энтен лжёт.

Шрамы от бумажных птиц так и не зажили. По крайней мере, не затянулись правильно.

- Да ведь это была обыкновенная бумага! – причитала мать Энтена. – Ну как, каким образом она могла порезать тебя до такой степени?

Но это были не просто порезы. Инфекции оказались куда хуже, и это уже забывая о значительной потере крови. Энтен долго пролежал на полу, пока безумная пыталась остановить кровотечение от бумаги – и получалось у неё не так уж и хорошо. Лекарства, которые дала ей сестра, сделала её слабой. Она то и дело теряла сознание. И когда наконец-то за ним пришла стража, чтобы проверить, что произошло, он лежал рядом с сумасшедшей в луже крови, и столько понадобилось времени, чтобы определить, кто кем был!

- И почему! – морила его мать, - почему они не пришли, когда ты закричал? Почему они тебя бросили?

Никто не знал ответа на этот вопрос. Сестры всё утверждали, что они не имели об этом ни малейшего представления. Они его не слышали. К тому же, одного только взгляда на их бледные лица и воспалённые глаза хватало, чтобы понять, что это чистая правда.

Люди шептались, что Энтен сам себя изрезал.

Люди шептали, что его история о бумажных птицах была просто фантастикой. В конце концов, никаких птиц никто не нашёл. Это всё были кровавые комки бумаги на земле. И, в конце концов, разве в этом мире вообще кто-либо слышал о бумажных птицах, что нападают на несчастных людей?

Люди шептались, что у этого мальчика не было ничего – просто старейшина на обучении! И в тот миг Энтен просто не мог не согласиться с тихим говорком. К тому времени, как его раны исцелились, он объявил совету, что он уходит в отставку. И сейчас же. Освободившись от школы, от Совета, от постоянного нытья собственной матери, Энтен взялся плотничать – и, однако, был хорош в этом.

Совет, чувствуя странную неприязнь к себе – им было страшно неприятно смотреть на глубокие шрамы на лице мальчишки да слышать крики его матери, - дали парню кругленькую сумму, и он мог обеспечить себе и редкие материалы, и прекрасные инструменты, купить у торговцев, что перебирались через дорогу, всё, что пожелает. (И – о, эти шрамы! О, как он прежде был красив! Ах! Сколько всего потеряно… Как жаль, как жаль, как жаль...)

Энтену надо было работать.

Крайне быстро, вдыхая во всё это своё мастерство, которое он сумел прославить по обе стороны пути, Энтен обеспечил своей матери и братьям, да и себе тоже хорошую, весьма обеспеченную жизнь. Он построил для себя отдельный дом – он был меньше, проще и скромнее, чем у семьи, но при этом куда более удобен.

Но мать его всё ещё не одобряла уход из Совета, продолжала корить каждый день. Его брат Рук его не понял – хотя его неодобрение пришло куда позже, когда его изгнали из башни, и он в позоре вернулся домой (и в его записке не было ни слова о надеждах, в отличие от его брата, только короткое и злое "он разочаровал нас", вот только мать всё равно винила в этом Энтена).

Энтен этого не замечал. Он проводил дни и ночи вдали от всех остальных, от целого мира, трудился над деревом, над металлом, работал с маслами. Постоянно сидел в окружении опилок. Зерно скользило у него под руками. Он всё делал что-то красивое, цельное, реальное – и это было всё, о чём он заботился. Шли месяцы, шли годы, а мать всё приходила хлопотать о нём…

- Ну что за мужчина покинет Совет? – выла она на следующий день после того, как уговорила отправиться с нею на рынок. Она причитала и жаловалась, минуя бесконечные киоски с их разнообразием цветов лекарственных и цветов только для украшений, а так же мёда из Зирина, варенья из Зирина, высушенных лепестков Зирина, из которых можно было добыть молоко, а если замочить, то потом следовало мазать на лицо – и можно было уже не беспокоиться о морщинах. Не каждый мог позволить себе покупки на рынке – большинство людей обменивалось со своими соседями, чтобы в их шкафах было не до такой степени пусто. И даже те, кто всё ещё мог сходить на рынок, не могли позволить себе те груды товаров, что складывала в огромную корзину мать Энтена. Что ж, статус единственной сестры Великого Старейшины имел определённые преимущества.