Стивен Эриксон - Падение Света (ЛП)

Мужчина пожал плечами. — С южных окраин. Их ловят в сети во время перелетов. — Лицо сморщилось в гримасе. — Год от года их все меньше.

— Этим вы зарабатываете на жизнь?

Снова пожатие плечами. — Они вполне сносно мне служат, жрец.

Последователи Эндеста подошли ближе, собиралась большая толпа, словно почуяв в воздухе нечто новое.

— Вы делаете деньги на пленении вольных созданий.

Мужчина скривился и вскочил, бросая шампур наземь и утирая губы. — Не один я. Охотники тоже. Но я не стал бы покупать птиц за свой счет, верно? Не будь вашего храма, жрец, я был бы совсем иным.

— А где ваша собственная клетка? Та, что в черепе?

Гримаса стала темной, угрожающей.

— Та, — не унимался Эндест, — что пленила вашу совесть?

— Свою поищи!

К ним сходились другие торговцы и зазывалы.

Эндест вытянул руки, видя, как спадают бинты, влажными полосами скользя по предплечьям. Ощущая, как кровь течет и капает с ладоней.

Торговцы попятились.

— Если бы, — произнес Эндест Силанн, — вы дали ей причину сражаться. — Оглянувшись, он встретил взор ближайшего аколита. — Заберите клетки в Цитадель. Все. — Снова посмотрел на торговца, качая головой: — Вы здесь последний раз. Вам заплатят за птиц, но больше — никогда. Отныне именем Матери Тьмы ловля и продажа диких животных запрещается.

Раздались крики негодования. Торговец оскалился: — Солдат за мной пошлешь? Я не принимаю…

— Нет, нет. Понимаю вас, господин, понимаю, какое наслаждение вы получали, собирая то, чего не чувствуете и не надеетесь почувствовать.

— У Матери Тьмы нет силы — все знают! А ваши солдаты… совсем скоро с ними разберется Урусандер!

— Вы не поняли, — сказал Эндест и, говоря, осознал, что его не понимает и Мать Тьма. — Утром я вышел в город в поисках достоинства. Но не смог найти. Оно спрятано за стенами или, наверное, в интимных моментах. — Он качал головой. — Так или иначе, я ошибся в поисках. Смертный не может видеть достоинство, лишь чувствовать.

Кто-то проталкивался через толпу навстречу Эндесту Силанну. Жрец видел вокруг него клубы волшебной силы.

Продавец птиц просиял при виде незнакомца. — Криба! Ты слышал? Меня приговорил лучший покупатель! Мне навек запрещено торговать мерзкими тварями! Ах, не будь тут дерзких его поклонников, я свернул бы шеи всем птицам из чистого злорадства!

Криба предостерегающе кивнул Эндесту. — Прочь, дурак. Это коммерция, а не вера. Разные законы, разные правила.

Не сомневаюсь, — согласился Эндест. — Владеете магией, сир. Но я нашел свою, магию достоинства. Неразумно было бы бросать ей вызов.

Мужчина со вздохом покачал головой: — Пусть так, — и выбросил правую руку. Вспыхнула дуга ядовитого света, врезавшись в грудь Эндеста Силанна.

Он ощутил: сила разрывает тело, бежит по суставам, кипит в грудной клетке и — пропадает, словно поглощенная водоворотом.

Криба смотрел в недоумении.

— Почему вы решили, господин, что гнев, агрессия и гордыня могут победить достоинство?

Криба воздел обе руки…

Сотни клеток распахнулись. Птицы вылетели кружащейся массой и ринулись к Крибе. Вопли были быстро заглушены шелестом крыльев.

Служки позади Эндеста как один пали на колени. Толпа разбегалась от бешено суетившихся существ, бросивших вызов самим понятиям об «имуществе» и «хозяевах». Продавец присел на землю, пряча лицо в ладонях.

Миг спустя туча взвилась над полотняными навесами, столбом улетая в небо. Эндест ощущал, что они несутся на юг — яркими искрами радости.

На месте, где стоял Криба, не оказалось даже клочка одежды.

Торговец поднял голову. — Где Криба?

— Ему дан второй шанс, — ответствовал Эндест. — Нежданный дар. Похоже, моя магия наделена нежданными глубинами милосердия. Думаю, теперь они носят его душу. Ну, скорее обрывочки…

— Убит!

— Честно говоря, я очень удивлен, что они растерзали не тебя.

Пошатнувшись, продавец птиц — кожа вдруг стала скорее серой, нежели черной — отвернулся и бежал вглубь проходов под навесами.

Эндест Силанн оглянулся на своих прихвостней. — Что вы можете извлечь из случившегося? — вопросил он коленопреклоненную толпу. — Нечто не вполне логичное. Внутреннее волшебство отвергает давление мое и ваше. Она может подниматься из Терондая или истекать из самой земли. Может нестись на потоках дыхания зимы или клубиться под речным льдом. Может быть, оно соединяет звезды и перекидывает мосты над пропастью меж миром живых и мертвых. — Он пошевелил плечами. — Оно приходит лишенным оттенка, готовым к использованию и в дурных, и в морально чистых целях. Оно подобно сырой глине из рудника. Ожидает примеси наших несовершенств, броска ладонью на круг гончарного колеса, глазури наших ошибок и печи нашего гнева. Сегодня я действовал не во имя Матери. Я действовал во имя достоинства. — Он помедлил и закончил: — Так что встаньте и внемлите мне. Я лишь начал.

Эндест повернулся лицом к чреву Зимнего рынка: его толпам, частным заботам, скрытым страхам и тревогам, едва сдерживаемому напряжению жизни. Казалось, всё пред ним бурлит от щедрой щепоти дрожжей. И он различил в сыром тесте боль пленения зверей, предназначенных на убой; даже рассыпанные на лотках клубни источали слабую тоску о покинутой почве.

«Клетки наших жизней. Очередная тюрьма необходимости, толстые стены всевозможных оправданий — прутья отсекают то, что мы сочли невозможным. Как много ловушек для мысли…

Мать Тьма, не этого ли мы просим у тебя? Где же послы избавления? В поисках радости мы цепляемся за островки в море терзаний, и любой миг покоя скорее походит на простую усталость.

Смотри же, мать, как я устраиваю день освобождения».

Он ощутил ее ужас.

Но она не отступила, взор остался твердым и видел всё: как он пустился в путь, хватая силу и создавая благословение покоя, от коего не ускользнуть никому. Последователи шли позади, а перед ним ожесточенные мужчины женщины — скрытные и алчные лица, глаза как ножи, рубцы тяжкого труда — дрожали и падали на колени, закрывая лица. Все тревоги, все душевные борения на краткий миг утихли. У многих, видел проходивший по переулкам Эндест, дарованное отпущение вызвало слезы — не горя и не радости даже, но обычного облегчения.

Он шел между ними как лекарство, донося дары бесчувствия, раздавая каждому благословление внутренней тишины.

Привязанные козы, куры в корзинах, крошечные элайнты в высоких проволочных клетках. Летучие мыши, что бьются в деревянных ящиках, привязанные за ногу зайцы — они рвут себе жилы, снова и снова подпрыгивая в воздух — мычащие мириды, ласковые щенки, снова птицы и визгливые мартышки с юга — Эндест Силанн открывал каждую дверцу, разрезал веревки и, шепнув: — Домой! — отпускал всех тварей. «Домой, к матерям. К стаям и стадам, в леса и джунгли. Домой во имя простого правосудия, простого обещания».