Лидия Евдокимова - Тёмное солнце

В центре рубки возвышался капитанский трон, парящий над площадкой, вокруг которой тянулись толстые кабели и провода работающих пультов и контроллеров. Техники даже не успели до конца прибраться, а ковчег уже потребовался для побега.

Невысокий мужчина в безупречно чёрной форме без знаков отличия повернулся к Лаитан и молча посмотрел в глаза. Лаитан открыла рот и услышала совсем чужой, мужской голос:

— Надеюсь, мы не пожалеем о том, что делаем.

— У нас не было иного выбора, капитан, — отозвался другой человек. Высокий, светловолосый Ветрис, занимающий уже кресло навигатора. Он был собран и спокоен, и его выражение скорби на лице казалось, по сравнению с остальными лицами, немного наигранным. Роль скорбящего уже явно начала раздражать навигатора, и потому он поспешил заняться своими обязанностями, хотя до момента, когда бы они действительно пригодились, оставалось еще много времени. Сначала ковчег выйдет на околопланетарную орбиту, зависнет на ней на долгие недели, поджидая всех, кто еще сумеет до него добраться на шаттлах и прочих транспортниках, а затем уже они все пройдут процедуру криосна, очнувшись в месте назначения.

— Мне льстит твоя попытка снять с меня ответственность, Ветрис, — сказал капитан, — но я не нуждаюсь в утешении.

Ветрис только пожал плечами и отбросил со лба светлые волосы.

Лаитан очнулась, и ее все же стошнило. Желудок был пуст, и спазмы, скрутившие его, едва не выворачивали наизнанку органы. Шаман дал ей простой воды, и Лаитан успокоилась, забывшись тревожными видениями, состоящими из памяти и невозможных событий.

Пять тысяч лет — это много. Слишком много, чтобы что-то загадывать и слишком мало, чтобы обосноваться и прожить на планете достаточно. Со временем накапливаются ошибки. Процент критических разрушений и износа материалов заложен в каждом приборе и кристалле, но и они имели свои сроки эксплуатации.

Если кристаллы треснули или потемнели, данные не проскользнут из них и не потекут по их малым частичкам, передаваясь на реактор. Он не включится и не разбудит сердце ковчега, который останется мёртвым посреди океана, как выпотрошенная туша животного посреди поля боя. Вороньем над ним будут кружить птицы, могильными плитами ему станут океанские камни и далёкое дно, памятными цветами станут водоросли, и последними живыми существами останутся рядом только обитатели глубоких вод.

Темные волны будут вечно качать наросшие плети растений и скрестись сквозь плотный слой ракушек и кораллов, а пёстрые рыбки устроят гнезда в расширяющихся дырках корпуса.

Ни одна броня не вечна, всё однажды пропадает в ветрах времени и песках памяти.

Лаитан поднялась на кровати. Спина была туго перетянута какими-то тряпками, и она могла только надеяться, что они чистые. Вокруг колыхался полог перегородок, за которыми постанывали люди. Медноликая не сразу поняла, кто она теперь и где находится. Отголоски данных, струящихся перед мысленным взором, перекрывали пережитые здесь две сотни лет. Люди в нелепых одеждах и с примитивным оружием вызвали улыбку и едва заметное покачивание головой.

Потом голова раскололась от приступа боли, который был такой силы, что в глазах потемнело, а в висках застучали молотки. Лаитан застонала, падая обратно на ложе из досок и чьей-то одежды, но через несколько минут метаний и бестолковых стенаний боль отступила.

Она вышла прочь, кутаясь в разорванную одежду и набросив на плечи кожаную куртку, распоротую на спине.

Вперёд ее гнало чувство уходящего времени. Она должна была оказаться в другом месте и как можно скорее. Приложить ладони к выпуклым кристаллическим панелям, позволив системам считать ее генокод, и включить последний рубеж между умирающими солнцами и живыми народами этой планеты. А потом она должна была отдать жизненные силы для пробуждения систем корабля. Вся ее память, опыт и прожитые воплощения, очистившись в фильтрационных системах и разбившись на спирали ДНК, окажутся принятыми и пересмотренными в банках данных, чтобы капитан стал первым глотком материнского молока для новорождённого судна.

Лаитан пошатнулась, удержалась за что-то и только теперь вышла из лазарета.

Невдалеке мелькнула тёмная тень. Гибкая невысокая фигурка женщины, возникшая из темноты камней, оглянулась и расплылась в белозубой улыбке. Тёмная броня, состоящая из элементов блестящей кожи и серебристых заклёпок, облегала фигуру, не стесняя движений. Длинные чёрные волосы были заплетены в две тугие косы, оканчивающиеся звенящими бубенцами на заколках. Женщина оказалась рядом с сидящим на камне властелином, нагнулась, припадая на оба колена, что-то горячо зашептала, бросая на идущую к ним Лаитан озорные взгляды. Морстен пока не смотрел на Лаитан, явно пребывая в дурном расположении духа. Потом он положил ладонь на голову женщины, стоящей перед ним на коленях, провёл по кудрявым волосам пальцами и улыбнулся.

Лаитан подошла совсем близко, чтобы расслышать ее слова перед тем, как она скользнула прочь:

— Ты забыл ночью нательную рубашку, я принесла.

Бросив на колени Морстена его вещь, черноволосая женщина, самодовольно поглядывая на Лаитан, как на побеждённую в поединке охотницу, удалилась, покачивая бёдрами.

Медноликая закусила губу. Значит, звуки, раздававшиеся полночи неподалёку от ее места, ей не послышались. Что же, судя по ним, эти двое давно знали друг друга, прекрасно наловчившись доставлять удовольствие даже в полевых условиях.

Лаитан посмотрела на Морстена, и их взгляды встретились. Чувства, которые внезапно охватили ее, отразились на лице. Она молча стояла, глядя в глаза властелину севера, пытаясь унять дрожащие руки, и то и дело закусывая губы, которые тоже предательски дрожали. Во взгляде Лаитан читалась обида. Острая, как южный перец, и горькая, как недозревшая ягода севера. По-детски глядя на Морстена, как на предавшего ее чувства старшего брата или отца, Лаитан сама не понимала, что происходит.

«Никогда не признался бы, что способен чувствовать себя неловко, но это так», — Морстен встретился взглядом с Лаитан, и почувствовал, что эта неловкость имеет под собой все основания. Медноликая была слаба, словно ребёнок, и встала на ноги после тяжёлого даже по меркам властителей ранения. Можно было ждать затаенной боли в этом чистом взгляде, или мути от лекарств и перенесённых страданий. Можно было ожидать озлобленности и ненависти к тем, кто ранил, и к тем, кто не помог…

Но вот чего никак не надеялся увидеть в глазах Лаитан Морстен, так это обиды. Непонимания. Наивной веры, которая только что потерпела бесшумный крах. «Любви? — темный властелин против воли ощутил, как его брови дрогнули и приподнялись вверх от удивления. — Я действительно не понял, что это было… чувство?»