Всеволод Болдырев - Зарницы смуты

Кто-то что-то записывал, другие переговаривались, многие просто таращились на подсудимого сквозь узкие щелочки в масках.

— Зря стараетесь! — неожиданно выкрикнул кукловод.

Трибунал замолчал. Лишь старик из Верховного Совета встал и, опершись руками о стол, нагнулся вперед.

— Поясни, пожалуйста, — вкрадчиво попросил он.

— Неверно, все неверно! — невнятно ответил Валиадо. Его глаза бездумно блуждали по залу. — Весь ваш Каолит и все ордены — это совершенно не то, что нужно миру. Война не закончилась! Ищите настоящего врага! Он ждать долго не будет… Колдуны всего лишь оружие. Но кто держал его в руках? Кто?

— Я тебя не понимаю, — старик покачал головой. — Что ты имеешь в виду? Откуда знаешь, что колдуны действовали не по свое воле?

— Услышал в мире духов. Увидел. Нечто затаилось там и ждет… ждет часа, чтобы вернуться.

Амфитеатр наполнился хохотом.

Кукловод затравленно глядел на смеющихся людей, и отчаянно жалел, что не может приказать хранителям изрубить всех в фарш.

— Он безумен! — вволю насмеявшись, проговорил один из судей.

— Его разум окутан туманом! — крикнул другой.

— Сослать в лепрозорий, и делу конец! — гневно воскликнула женщина с каштановыми волосами.

Старик из Верховного Совета громко кашлянул. Все замолчали, обернулись к нему. Взяв маленький деревянный молоточек, он ударил по медному диску, подвешенному над столом.

— Запишите ваш вердикт и сдайте бумаги. Наше время слишком ценно, чтобы тратить его на полоумных.

Заседание вошло в анналы истории как «Дело Валиадо». Лишь оно, и название синдрома — вот и все, что сохранилось в памяти поколений. Большая ошибка.

Кукловода признали сумасшедшим и приговорили к заключению в лепрозории. Начальный срок мерился тремя годами, после чего Валиадо вновь должен был предстать перед Трибуналом.

Где провел эти три года опальны кукловод? Загадка. Очень может быть, что и в Чертогах Отчаяния; кто знает.

Его история на этом не закончилась. Только началась.

Но обо всем по порядку.

Утро застало нас замерзшими, злыми и не выспавшимися.

За ночь снега натрусило много. Ветер намел большие сугробы, тропинки скрылись под рыхлым и искрящимся покровом. Над лесом повисла густая морозная дымка, стволы деревьев серебрились инеем в лучах по-зимнему яркого солнца.

Пока охотники сворачивали бивуак, а над костром исходил паром наполненный снегом котелок, я решил немного пройтись, размять ноги, и повнимательнее рассмотреть замок.

Мохнатая снежная шапки громоздилась на черепице донжона, такая же, но чуть поменьше, венчала сигнальную башню. Мох на стенах замерз, покрылся ледяной коростой. От Трогдума веяло могильным холодом. Ветер выводил рулады в щелях и закоулках, грохотал ставнями. Я почувствовал озноб. Как оказалось, не только мне стало не по себе от созерцания стен.

— Я тоже чую что-то. — Склазис подошел незаметно. Задумчиво поглядел на сигнальную башню, проговорил: — Нутром. Костями. Но я-то — старик. Мир привык ко мне. Я тоже привык к миру. Мы понимаем друг друга без слов… иногда. Но что привлекло твое внимание? Ведь по глазам вижу, тебя тоже что тревожит.

— Конечно тревожит. Там в сточных канавах несколько сот человек гниет. По-моему, веская причина, чтобы волноваться.

— Я не о том.

— А о чем?

— Это дар себя проявляет, — уверенно заявил охотник. — Не зыркай так, я хоть и в университетах штаны не просиживал, а читать обучен. Люблю книги. И кое-что знаю про таких, как ты. Чувствуешь тяжесть? Гнет?

— Верно. Будто мешок щебенки на плечах ношу.

— То-то и оно, что мешок. Как по мне, ваш дар — проклятие. Веками люди обходились без него, на кой же ляд он проявился теперь?

Мы некоторое время молча разглядывали замок. Каждый думал о своем. Наконец, я спросил:

— Ты действительно хотел бросить охотников в башне?

— Да. И тебе советую впредь поступать так же. Дольше проживешь. Спасибо за самоотверженность тебе никто не скажет, а за собой в могилу утянут… У меня жена. И дети. Реши сам — кто мне важнее.

Он развернулся и отправился к костру, на ходу раздавая команды своим спутникам.

Трогдум остался позади.

Мы с трудом пробирались по заметенной снегом тропе. Не помогали даже самодельные снегоступы из хвороста и коры.

Вдоль дороги тянулся густой лес; изредка в буреломах встречались узкие просеки, уходящие в чащу. Самих дорожек под снегом видно не было, но охотники хвастались, что запросто найдут их даже в середине зимы.

Поначалу мискарелльцы бодрились, даже пробовали шутить. Но чем ближе подходили мы к деревне, тем мрачнее и неуверенней становились наши спутники. Несколько раз от группы оделялись два-три человека, надолго пропадали в лесу. Видимо, искали тайники и секреты, надежно упрятанные в чащобе. Возвращались все такими же мрачными, словно не находили того, что искали…

Худшие опасения оправдались. Вместо шумного поселения мы наткнулись на большое пепелище, укрытое нехоженым снегом.

Наши разведчики, первыми вошедшие в разоренную деревню, сразу натолкнулись на последствия резни. Изуродованные тела поселенцев так и остались лежать на промерзшей земле. Из сугробов выглядывали почерневшие конечности.

В воздухе до сих пор витал терпкий запах гари.

Трое охотников побросали луки и колья. Вынув из заплечных мешков лопаты на коротких ручках, они принялись расчищать сугробы. Трупы были изуродованы, растерзаны. Огрызки, а не человеческие тела.

— Оставьте их под снегом, — металлическим голосом велел Склазис. — Яму нам все равно не вырыть — земля скованна холодом.

— А если до них доберется зверье? — спросил кто-то.

— Значит, так тому и быть. Мы не можем тратить силы на ковыряние мерзлого грунта, — поддержал старика Гродверд. — Если мутанты увяжутся за нами — нужно встретить их отдохнувшими и готовыми к бою.

Оставив в покое мертвых, мы ушли с места бойни и принялись за обустройство нового лагеря.

— Правильно, — пробурчал Гродверд, обернувшись ко мне. — Только падшие боги ведают, когда прибудет помощь, а зима ждать не станет. Хочешь, поделюсь наблюдением?

— Давай.

— На первом трупе, который вытащили из-под снега, заметны следы от удара лезвием. Может, топор. Может, секира.

— И что? — Я не понимал, что имеет в виду воин.

— А то, — он презрительно дернул щекой, — что месшифы не куют топоров. Огня они, кстати сказать, тоже побаиваются. Тебя не удивила сгоревшая дотла деревня?

Охотники натаскали из леса валежника, свалили несколько сухих стволов, кто-то отправился собирать мох.

Я старался быть полезным. Сновал между работающими людьми, подавал бревна, помогал вязать и стягивать ветви для крыши. А вот Гродверда, казалось, совершенно не волновало, что из всей группы только он не принимал участие в обустройстве лагеря. Просто стоял в стороне, на крутом пригорке, и мрачно оглядывал окрестности. Обнаженное лезвие палаша покрылось изморозью, ярко блестело на солнце…