Стивен Тьмы - Кузница Тьмы

Нет, она уже ничего не чувствовала. Он повторял это себе вновь и вновь, словно мог заглушить насмешливый голос солдата, мог установить равновесие жестокости и милосердия. Даже это стало наваждением: он не мог понять, где что. Милосердие и жалость в гнусном предложении солдата, жестокость в согласии Нарада? Не пытался ли он быть нежным, коснуться ее мягко? Не бросил ли свое тело, как щит, заслоняя ее от смеха и подлых жестов, от жадных глаз?

Что вынесли они из того дня, из того зала, когда надругались над бедной невестой? Не раз начинал он ощущать себя частью своры; не раз воображал, что искренне слился с компанией убийц. Спрашивал себя, как мог оказаться среди них с клинком в руке, шагая сквозь ночь в полный ужасов день.

Был когда-то мальчик, не уродливый, не полный то злости, то страха. Мальчик, входивший в город, вложив ладошку в чью-то руку, мальчик, знавший теплоту и невероятную свободу. Пески будущего были мягкими и чистыми. Может, впитывая сказки о войне, он наполнил голову грезами и битвах и героизме; но даже тогда в каждой сцене отводил он себе несомненно праведное место. Зло принадлежало воображаемым врагам, для них порок был сладким нектаром, испиваемым с нечестивым удовольствием. Жестокая кара ожидала врагов на конце игрушечного меча.

В том мире тот не уродливый мальчик был спасителем дев.

Тоска полнила Нарада при мысли о прежнем мальчике. Он видел за собой пески, крест-накрест залитые кровавыми выплесками.

В лесу шла резня. Вонь дыма, сожженные поляны и черные деревья, бесконечная зола в воздухе. Потеряв направление, он слепо брел за товарищами, и хотя они громко хвастались, всё это походило на бегство. Сержант Редас во главе взвода, с вечно равнодушными глазами на кривящемся лице, сказала, что они сворачивают на север, что назначение - клочок земли вдоль реки, у Дома Драконс, где будет последняя встреча с капитаном Скарой Бандарисом.

Капитан Инфайен увела свою роту на восток через день после боя, вероятно на соединение с самим Урусандером, который готовился к маршу на Харкенас.

Честно говоря, Нараду было всё равно. Он солдат ненужной войны, безликий для командиров, однако необходимый для их амбиций; для них вся суета в его голове - жалобные, полные такого ужаса мыслишки - совершенно неинтересна. В его роте мужчины и женщины отдали слишком многое, слившись в безликую массу. Жизнь и смерть теперь измеряются числами.

Одно дело - научиться видеть во враге нечто низшее, каких-то отвратительных тварей. Но Нарад понял истину: каждый командир так же смотрит на солдат, какую бы форму они не носили. Без отрешения от жалости никто не сохранит здравый рассудок в битве, не сможет играть чужими жизнями. Он думал о начале войны, и мысли о мальчике и теплой руке пропадали. Приходили воспоминания о теплом и податливом теле, постепенно становящемся холодным и мертвым.

Можно ли оправиться после такого? Кто сможет пересечь пески обратно, заглаживая свои следы и все знаки жестокостей, а потом протянуть руку, касаясь сына или дочери?

Он шагал, показывая всем уродство; возможно, остальным легче - думают, что могут скрыть свое, внутреннее уродство. Но нет, он стал их знаменем, их стягом, и если они угнетают его, то и он их угнетает - тяжко им за смешками, за шуточками. Трудно вообразить, что бывает иначе.

Они брели между новой группы горелых лачуг, переступали почерневшие трупы. Никто из мертвых отрицателей никогда не держался за руки, не мечтал о героических подвигах. Никто не спал на руках у матерей, не ощущал ласки любовника, не дрожал, понимая, что удача улыбается каждому драгоценному прикосновению. Никто не шептал обещаний ни себе, ни другу. Никто не горевал. Никто не оплакивал будущего детей, не слышал утренней птичьей трели в ветвях, не ощущал холода свежей воды в горле. Никто не молился о лучшем мире.

Нарад сплюнул, избавляясь от горечи.

Шагавший впереди капрал Бурса оглянулся. - Снова мертвый поцелуй, Жижа?

Остальные засмеялись.

Куда ни пошел бы он в поисках искупления? Чего не принес бы в жертву? А в конце, попытавшись исправить неисправимое, какую великую муку пережил бы?

"Я не такой как они. Я полон сожалений, а они - нет. Им не предложат искупления. Заберите же их жизни в обмен на содеянное.

Но я, я желаю всё исправить. Мечтаю что-то сделать, чтобы распутать случившееся. Сотворенное мною. Я шептал ей. Умолял, и она ответила вздохом. Было ли произнесено слово? Не знаю. Никогда не узнаю.

Был мужчина, любивший ее и желавший вступить в брак. Но последним, кого она обняла, оказался я. Уродец Нарад, содрогающийся как животное. Знаю, господин, вы меня ищете. Кто бы вы ни были. Знаю, вы мечтаете найти меня и отнять жизнь.

Но не найдете. Я постараюсь ради вас, господин, и говорю: забирая жизнь, не найдешь утешения и покоя.

Вместо этого клянусь: я найду правое дело, чтобы сражаться, встану на пути каждого убийцы, каждого насильника, пока не паду".

Отзвук смеха пробился сквозь безмолвные обещания и он поежился. Его лицо - лик войны. Его тело - тело насильника невинных. Любой отчаянный шепот к павшим - ложь, и путь впереди полон дыма и огня, и он движется словно знамя, знамя, ждущее возбуждающих призывов к убийству.

Когда-то был мальчик, не урод…

Ринт смотрел, как последний камень ложится на пирамиду. Виль отступил, отряхивая грязь с ладоней. Низкая трава холма блестела утренней росой, словно бриллианты рассыпались по земле. Тут и там цветущий лишайник поднимал короткие стебли с крошечными ярко-красными коронами, в каждой чаше - жемчужина воды.

Снова подумав о безголовом трупе, он с трудом смог вспомнить лицо Раскана. Завернутые мокасины лежали неподалеку; вестник отвезет их в Дом Драконс. Ринт оторвал взгляд и заговорил: - Без головы и с босыми ногами. Мы покидаем останки Раскана. Покидаем его одного на холме. Но нет у него глаз, чтобы видеть, нет голоса, чтобы выразить обиды, и даже голос ветра не оплачет его.

- Прошу, Ринт. - сказал Галак. - Наверняка моменту подошли бы слова более спокойные.

- Лежит он под камнем, - отвечал Ринт, - и знает его тяжесть. Какие спокойные слова хотел ты услышать? Каких утешений жаждешь? Скажи сам, если нужно.

- Он был сыном Матери Тьмы…

- Душа его брошена непостижимой судьбе, - обрезал Ринт.

- Он служил господину…

- Чтобы стать игрушкой для давнишней любовницы.

- В Бездну, Ринт!

Ринт кивнул: - Наверняка, Галак. Ну ладно, слушай спокойные слова. Раскан, я еще раз произнесу твое имя. Возможно, она оставила частицу тебя в углях утреннего костра. Возможно, ты смотрел на нас из пламени или дышал в разметавшем золу ветре и видел, как мы уносим твое тело. Сомневаюсь, что ты счел это почестью. Сомневаюсь, что тебя согрели наши заботы о брошенном теле. Нет, вижу тебя отдалившимся от забот, от всех смертных тревог. Если смотришь теперь на нас, ощущаешь только невеликое горе. Но знай, Раскан: мы, еще живые, понесем твои обиды. Понесем груз безвременной смерти. Пожнем вопросы, не имеющие ответов, и отощаем на скудном урожае. А ты так и не подашь голоса. Не даруешь утешения и повода для надежды. Раскан, ты помер и, похоже, живущим тебе сказать нечего. Ну и ладно.