Максим Далин - Тварь изнутри

Рао возмущённо фыркает — но он благодарен брату: подначка ощущается как тычок — от неё просыпается отвага.

Оба бегут вдоль стены, потом — крадутся к деревне, осторожно спускаются по склону, стараясь держаться в тени кустов, чтобы не привлечь внимания дозорных на сторожевых башнях. Оглядываются, только добравшись до деревенского храма. Замок заслоняет небо глыбой тяжёлого мрака, только тускло горят факелы у дозорных. Рао ёжится от озноба и жути.

— Идём к её дому? — шепчет Тедар — и Рао согласно касается его руки.

Они пробираются вдоль плетней, мимо колодца. Темно; всё серо в мутном лунном свете, по улице ползёт туман — и нигде ни огонька. Ужасно тихо — но непонятно, спят мужики или затаились и чего-то ждут. Даже собаки не брешут.

Близнецы подбираются к дому, стоящему в конце деревенского порядка, неподалёку от кузни — и тут им вдруг мерещится какое-то лёгкое движение, шорох в глухой лесной темноте. Лес так близко, что от ужаса подкашиваются ноги. Братья замирают — и видят, как светлый, даже, кажется, слабо светящийся призрак смутно мелькает между стволов, отделяется от сплошной черноты леса и скользит по высокой, седой от росы траве к проезжей дороге.

Чем ближе существо из чащи — тем меньше ужаса, а больше — странного чувства, сродни восхищению.

Оно — вовсе не дракон, не кровожадная тварь. Оно удивительно грациозно, как молодая лань или жеребёнок. Четвероногое создание, кажется, состоит из высоких точёных ножек, стройной шейки, прикрытой золотистой гривой, и изящной головки, почти человеческой, с огромными, девичьими, страдающими глазами, увенчанной рожками-веточками, украшением, а не оружием. Туловище — крохотное, хрупкое.

— Это — она, — шепчет Тедар. — Ириса.

И в голосе Тедара — восторг и жалость, трудно сходящиеся чувства.

Ириса вздрагивает. Её ланьи ушки тревожно настораживаются.

— Ириса, Ириса, — шепчет Рао, чувствуя одну только глубокую нежность. — Ириса, не бойся, пожалуйста. Мы ничего плохого не сделаем, мы только узнать, как у тебя дела…

Ириса — шагах в пятидесяти, но она слышит. Она успокаивается и идёт прямо к близнецам, бережно ступает по росистой траве — у неё высокие острые копытца. Чем ближе она подходит, тем близнецы лучше видят — она покрыта мягкой шкуркой, похожей на самый драгоценный бархат, почти такого же цвета, как девичья кожа, почти без шёрстки, с меленьким ворсиком, мерцающим в лунном свете. Носик у Ирисы тёмный и влажный, олений, но лицо — очень человечье, на нём, вокруг носика, под тёмными блюдцами глаз — россыпь золотистых крапинок…

И близнецам хочется её погладить — ощутить пальцами эту бархатистость.

Но тут Ириса вдруг замирает — и резко, как стрела с тетивы, срывается с места. Она стремглав летит в чащу, почти не касаясь копытцами земли — а ей вслед вдруг со свистом летят настоящие стрелы, и кто-то орёт в ярости и досаде, и три всадника вылетают из-за дома её отца.

— Беги! Беги! — кричит Рао, не помня себя.

Тедар вопит, что есть силы:

— Скорей! Скорей!

Это лишнее: Ириса быстрее лошадей — и скрывается в чаще раньше, чем лошади успевают пересечь широкий луг, отделяющий лес от человеческого жилья. Разгорячённые лошади чуть не влетают в чащу вслед за ней. Два всадника осаживают своих коней на всём скаку. Третий медлит миг — и даёт шпоры!

— Когар! Ты что?! — рявкает один из его товарищей.

И тут близнецы всех узнают, а вокруг становится слишком многолюдно. Вспыхивают факелы.

— Упустили, — с досадой бросает староста Лек, чуть не выдирая клок бороды с расстройства. — Да ещё и Когар — ишь, увлёкся, дурак какой! На азарт пошёл, ваша светлость…

Отец не слушает его — он смотрит на близнецов.

— Вам тут нечего делать, — говорит он раздражённо. — Тоже мне — охотники… Лес слишком близко, понимаете вы?! Это не игрушки: наш лес требует постоянной внимательности. Да, конечно, долг эла Гроули — охрана прилегающих к лесу земель от тварей, но вы ещё малы для настоящей войны… Лек, этот идиот не возвращается, что ж он творит… Эй, кто там! Вард, Дерек — протрубите в рог, может, это охладит дуралея!

Зов рогов рвёт тревожную тишину. Кто-то стреляет в тёмную массу деревьев, его одёргивают: «Там же Когар! Может, успеет выйти…» Кто-то длинно бранит Ирису: «Подлая ведьма, проклятое семя, нет ей погибели!»

Из леса доносится пронзительный и злобный визг лошади — а через миг вороной Когара карьером вылетает из тени деревьев и несётся через луг в сторону замка. Его никто не останавливает. Воины грязно ругаются, поминая Вседержителя, владыку ада и всех святых гнусными словами. Отец приказывает Фроку:

— Забери детей и возвращайся за стены. Никому не известно, что сейчас может случиться.

Фрок подходит к близнецам, ухмыляясь. В этот момент они слышат в хаосе звуков тревожной ночи тихий тоненький женский плач.

Братья переглядываются.

— Сёстры, — говорит Рао — и Тедару больше ничего не надо объяснять.

Славно быть близнецами — понимание между тобой и братом такое быстрое, что масса времени экономится на разговорах.

— Может, успела? — с надеждой говорит Тедар.

Рао пожимает плечами. Ему очень не по себе.

— Пошлите, молодые господа, — говорит Фрок.

— Надо говорить «пойдёмте», — огрызается Тедар. Рао понимает и это — Фрок и его раздражает.

Фрок не торопит — ему тоже не хочется уходить, любопытно. Все притихли. Воины отца смотрят в темноту чащи — шагах в трёхстах, не более, у лучников — луки в руках, у прочих — руки на эфесах. Ждут. Время крадётся ужасно медленно. Лес гасит и убивает все звуки — затаился.

Чудовище ломится через заросли с треском, хрустом, сопением — оно себя обозначило, и в него можно целиться на звук. Отец жестом приказывает своим людям приготовиться, видит близнецов чуть поодаль, но не успевает их выбранить. Монстр выскакивает на луг, в лунный и факельный свет, встряхивается.

Он похож на громадного пса, ростом с телёнка, не меньше — мускулистого настолько, что торчащие бугры мышц распирают клочковатую шкуру и перекатываются под ней. Бежит легко, не угрожающе, а как-то даже весело, резвясь, виляя лысым, словно крысиным хвостом. У него в пасти какой-то окровавленный шмат.

Никто не стреляет. Зверь видит отца — и идёт, как собака к хозяину: прижав уши, пригибаясь, крутя хвостом, как бичом. Глаза на жуткой морде горят, как угли — рдеющим красным — но нет ощущения лютой злобы, есть — преданность и подобострастие до желания прилечь на брюхо перед господином.

Может, поэтому и не стреляют.

А чудовище, ластясь, поскуливая, как обрадованная собака, кладёт перед отцом окровавленное нечто. В багровом месиве торчит рожок-веточка.

— Ты меня понимаешь, Когар? — говорит отец странным тоном.