Кира Соловьёва - Одиночество на земле

— Она мягкая, — сообщил Эстель, вынырнув.

— Потому что дохлая!

— Зато молчит и не ругается. Не то, что отец. По мне, так он радовался, когда она умерла. — Лекарь указал на мать. — А меня это беспокоит. Случись что, и он избавится от нас с той же легкостью.

— Ты не прав, — возразил Эстеларго. — Он любил ее. И нас любит.

— Делает вид, что любит. А ты веришь этой иллюзии.

— Это не иллюзия!

— Ну и дурак, — равнодушно бросил Эстель.

Пещера преломилась, рассыпалась. Осколки покатились прочь и собрались в замок — светлый, окруженный льняным полем и семью фонтанами. Над аркой входа болталось синее знамя с вышитым серебряными нитями символом — тем же самым, что изображал кулон мертвой женщины.

На бортике одного из фонтанов, склонив голову и беспечно улыбаясь, сидел инкуб. Он был в разы красивее Эстеля и Эстеларго. Само совершенство — лиловые волосы, белая кожа, простая одежда. Два револьвера в кожаных кобурах.

Из-за поворота выглянул лекарь, воровато приблизился:

— Э-э-э… господин Шэтуаль?

— Да? — отозвался инкуб.

— Я могу вас о чем-то попросить?

Демонический граф задумался.

— Попроси, но я пока не дам тебе обещаний.

Он наклонился, и Эстель очень тихо что-то пробормотал. Альтвиг напряг слух, и в этот момент перед ним возник лекарь настоящий. Потрепанный, с залитыми кровью скулами, он схватил инквизитора за горло и прорычал:

— Хватит копаться в моей душе!

— Ты же сам меня сюда впустил, — удивился тот. И во второй раз почувствовал, что летит.

Он рухнул на горячие камни и закашлялся. Воздух был раскаленным, словно сталь в горне кузнеца. Альтвига схватили чьи-то руки и куда-то поволокли. Земля дрожала, небо плавилось, ветер звенел. С трудом разлепив веки, парень увидел торговую площадь. От нее мало что осталось: вся поверхность во вмятинах, ближайшие дома горят, у переулков валяются трупы. Всего четыре, но для маленького форта это — большая потеря.

— Вставай, забери тебя черти! Вставай! — шипел Киямикира, притащив парня под чудом уцелевшую стену. — Что он с тобой сделал? Ты жив? Ты меня видишь?

— Вижу, — прохрипел Альтвиг. — Не ори. Мне тошно.

— Тошно! — нервно рассмеялся тот. — А нам тут, по-твоему, как? Если бы не Рик, меня бы уже в лепешку размазало!

— Рик? — переспросил инквизитор. И вскочил. — Мне надо сказать ему! Я видел его в прошлом! Мы встречались! Мы…

Он пошатнулся, ухватился за камни и осторожно сел.

— Рику не до разговоров, — прокричал Киямикира. — Гляди!

Он указал на дальний конец площади. Там, закрывшись тремя щитами, стоял Мреть. Ну как стоял. Худо-бедно держался на ногах, поддерживая себя остатками магии. В поединке он, похоже, не победил, но под ногами Эстеля горела диаграмма. Похожая на цветок, она источала силу, но была не способна убить инкуба.

Впрочем, менестрель на это и не рассчитывал.

Демоническое пламя разбило его защиту, и в тот же миг треснула земля. Поделилась на десяток кусков, поднялась волной и рухнула на Эстеля, вдавив его в диаграмму. Рисунок вспыхнул, ослепительно заалел. До ушей Альтвига донесся крик — то ли боли, то ли ярости. «Цветок» начал медленно гаснуть, поглощая инкуба в себя. Прошла минута, и не стало ни того, ни другого.

— Изгнал? — с замиранием сердца спросил парень.

Инфист, не проронив и слова, бросился к Рикартиату. Тот все еще стоял, подняв руки — вернее, то, что от них сохранилось. Обожженные кости, связанные горелой плотью, и пара ошметков кожи.

— Рик, — потрясенно выдохнул Киямикира.

Менестрель, передернувшись, упал на колени. Его вырвало кровью, зеленые глаза стали мутными и пустыми. Инфист глупо огляделся, подхватил парня на руки и побежал. Побежал так быстро, что Альтвиг потерял его из виду на первом же переулке.

Выход из воспоминаний оказался весьма тяжелым.

— Эй, Арти! Иди сюда!

Высокий человек с яркими голубыми глазами протянул менестрелю руку. У него были каштановые волосы, на висках зажатые обручем. Серебряное, покрытое сапфирами украшение дополняло знакомый образ, как рыбы дополняют образ озер.

— Райстли? — удивился Мреть. — Откуда ты здесь? Ты ведь давно умер!

— Ну и что? Это повод навсегда оставить друзей? — Ландарский король улыбнулся. — Мертвые никуда не уходят. Если ты их любишь, они будут с тобой. Пока не придет твое время.

— То есть… — Рикартиат соображал туго и медленно, а чувствовал себя куклой. — Я мертв?

— Ты? — Райстли задумался и решил: — Вряд ли. Идешь?

— Иду.

Менестрель подошел к другу, пожал протянутую ладонь. Она была живой и теплой — совсем не такой, как в последний раз, когда ландарского короля заносили в склеп. Вспомнив об этом, парень — неожиданно для себя и для Райстли — засмеялся.

— В чем дело? — приподнял брови тот. — У меня выросли рога?

— Нет. Просто пришла в голову одна мысль. Ты хотел, чтобы тебя похоронили в деревянном гробу, закопали в землю и посадили на могиле цветы.

— Точно, припоминаю. А вы ослушались?

Рикартиат помотал головой:

— Я-то был не против, а вот Леашви… он со своей компанией заявил, что королю не положено так покоиться. И роскоши недостаточно, и людям неудобно: захотят посетить Райстли — будут вынуждены плестись не пойми куда. В общем, он меня выгнал, велел не возвращаться и сказал, будто ты не мог научить такого кретина ничему стоящему. Знаешь, как мне было обидно? Выходит, он, несмотря на все ухищрения, так и не смог в тебя поверить. И мои слова, что я никогда не видел никого более мудрого, не имели для него веса.

Райстли схватился за уши. Заостренные, но не длинные, они выдавали в нем полукровку. Наполовину человек, наполовину эльф.

— А-а-а-а! — простонал король. — Господи, за что? Я так мечтал, чтобы ко мне после смерти не являлись всякие гады, а он!.. У! Чертов Леашви! Может, вернуться призраком и погонять его по замку?

— Было бы весело, — признал Мреть. — Но нужды нет. Я украл твое тело, вывез за пределы Ландары и похоронил. В лесу, под белой березой. Цветов, правда, не посадил, но там они и сами вырастут. Ты гордишься мной?

— Горжусь, — кивнул Райстли. — Я знал, что на тебя можно положиться. Присядем?

Он указал на раскидистое дерево. Яблоню. Под ним лежала густая тень, и парни сели по разные стороны ствола. Король подобрал с земли плод, вытер о штаны и принялся есть. Менестрель напевал себе под нос, чередуя старые фрагменты песен с новыми.