Эми Гринфилд - Певчая

— Мама… — прошептала я. Было больно говорить дальше.

— Как ее звали? — мягко спросил Пенебригг. — Есть списки, и те, кто их видел, стараются их помнить.

Я услышала свой ответ, будто говорил кто-то другой.

— Вивиан Марлоу.

Долгая пауза. А потом Пенебригг сказал:

— О, бедняжка, мне так жаль.

Я уставилась на пустые руки. Я давно смирилась с тем, что мама мертва и не вернется. Это было печально, но уже улеглось, было частью фундамента моей жизни. Почему тогда я была потрясена, узнав, как именно умерла мама? Узнав, что ее убило не море, а тенегримы лорда Скаргрейва?

Не важно. Это потрясло меня. Я зажала ладонями горячие глаза, спрятав лицо.

— Думаю, — медленно и с добротой сказал Пенебригг, — что тебе нужно отдохнуть в тишине, да? Нужно найти тебе место для сна и теплые одеяла. Я могу дать тебе свою кровать…

— Нет, сэр, — тихим голосом вмешался Нат. — Не стоит вам отдавать кровать. Ваша спина за это не отблагодарит. Она может лечь на мою кровать.

— Мило с твоей стороны, Нат.

— Но, сэр?

— Да?

— Она так и не сказала, поможет ли нам.

— И ты спросишь это сейчас, когда она горюет по матери? — тихий голос Пенебригга был недовольным. — Мы долго ждали Певчую. Сможем немного подождать ее ответа.

Я едва слышала их за мыслями о матери, любящей, нежной, желавшей спасти меня. Матери, окруженной тенегримами…

Я полжизни хотела вернуться в это место, в эту Англию. Я верила, что здесь начну жить. Но я не представляла ничего такого. Теперь я отчаянно хотела вернуться на остров, быть с Норри, не петь, не колдовать. Не знать ужасов мира.

Но это было невозможно.

Пой, и тьма тебя найдет.

Меня охватило опустошение. Но среди горя и потрясения я ощущала что-то еще, что-то живое, что было сильнее страха. Пылающую и злую решимость.

Я опустила руки. Я посмотрела на Ната и Пенебригга.

— Если вам нужна моя помощь, то она у вас есть, — сказала я. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы уничтожить человека, убившего мою мать.

— Люси? — звал голос.

В тумане ото сна я подумала, что это Норри. Глаза еще были закрыты, я слушала привычные звуки утра на острова — стук кастрюль, крик петуха и громкий вопль Норри:

— Хватит отлеживаться, вставай!

Вместо этого я услышала лай собак, стук молотков и хриплые голоса вразнобой:

— Ры-ры-рыбка! По монетке за уголек! — а еще гул, словно мимо проносились сотник телег.

Где я оказалась?

Сонное сознание подсказало, что в Лондоне. Я была в Лондоне с Норри и мамой, на темном чердаке у реки Темзы. Это только на зиму, мама обещала, что потом мы поедем по стране…

— Просыпайся! — приказ был резким, как пощечина.

Я открыла глаза и увидела над собой юношу с ореховыми глазами. Нахлынули воспоминания: Нат и Пенебригг. Скаргрейв и тенегримы. Пение и рубин.

Мама убита.

И Норри потеряна.

Я села, камень покачнулся на цепочке. Еще здесь. И все еще рубин.

— Ты спала как убитая, — Нат звучал недовольно и немного тревожно. Похоже, события прошлого вечера сделали нас достаточно близкими товарищами, раз он тревожился за меня. От этого он дружелюбнее не казался. — Я кричал твое имя, а ты даже не двигалась.

— Зато теперь я проснулась, — и это не радовало. Нат был в темных брюках и чистой белой рубашке, готовый принимать посетителей. Я же смотрела на мир в мятом платье, с урчащим желудком и грязью из сада под ногтями. Я подняла руку к волосам и пожалела. Они были жутко спутаны.

Нат, похоже, этого не замечал.

Стараясь звучать уверенно, я спросила:

— Который час?

— Почти девять. Приведи себя в порядок, — Нат уже не звучал тревожно, только нетерпеливо. — Доктор Пенебригг вот-вот вернется, и он захочет тебя увидеть, — он указал на умывальник в дальнем углу. — Там чистая вода. Горшок под кроватью. Когда закончишь, найдешь меня наверху.

Он вышел за дверь, оставив меня одну, и я была благодарна, что он дал подсказки.

Я встала с кровати и принялась приводить себя в порядок. Все было не так и плохо, кроме моих волос. Я пыталась пригладить их и почти слышала возмущения Норри: «Твои волосы как спутанные водоросли, дитя. Ну-ка заплети их, вот так-то лучше».

Прошлой ночью, перед тем как я пошла спать, Пенебригг заверил меня, что они постараются помочь мне с поиском Норри.

— Боюсь, она может быть где угодно. Но если ты мне ее опишешь, я поспрашиваю. Осторожно, конечно. Иначе в опасности будет и она, и ты.

Я не хотела уточнять насчет опасностей. Я вспоминала прошлый вечер на острове с тоской — согревал огонь из камина, мы с Норри уютно сидели в креслах перед ним. Конечно, огонь разрастался, и я вздыхала, когда Норри напоминала мне, что за огнем нужно приглядывать, но мы были в безопасности, и теперь я ценила то время.

Как бы я ни хотела, вернуться туда я не могла. А если и могла бы, тенегримы от этого не исчезнут.

Что сделано, то сделано, и теперь нужно исправлять ситуацию.

Слова Норри звучали в голове, а я старалась сосредоточиться на волосах. Пока пальцы работали, я встала у окошка и попыталась разобрать вид: грязный дворик с трех сторон был огорожен, виднелся покосившийся сарай.

Наверное, сарай был домом Аристотеля.

Вот так. С волосами я сделала все, что могла. А одежда…

Я посмотрела на юбки и вздохнула. Как ни отряхивай, а прямее они не станут.

Я сделала все, что могла, поправила косу и пошла искать Ната.

Он говорил искать наверху, и я пошла по узкой лестнице, касаясь стен для равновесия, пока не попала на чердак, где мы говорили прошлой ночью. Вспомнив, почему я покинула эту комнату, я ощущала беспокойство, открывая дверь, но все прошло, когда я увидела солнечный свет на стенах. Место было ярким и безопасным, а еще красивым, ведь было так высоко, словно принадлежало не Лондону, а небу.

Я закрыла за собой дверь и посмотрела в ближайшее окно. В щели между крышами я увидела широкую реку, берега были забиты домами, а по воде плыли судна. Я нашла в памяти воспоминание о другом виде на реку, виде с чердака, где мы давно жили. Я ничего не помнила больше о городе, но сейчас, пока стояла у окна, я ощущала рядом маму.

— Отсюда видно Темзу, — сказал Нат, — если знаешь, куда смотреть.

От его слов хрупкое воспоминание разбилось. Я развернулась и посмотрела на него. Он сидел за неровным столом в дальнем конце комнаты, почти скрытый грудой любопытных предметов. Самый крупный был лодкой круглой формы, покрытой кожей, длиной в четыре фута, набитой глобусами, потрепанные кузнечные мехи, длинный кусок красного, как мак, шелка. Рядом была груда костей, несколько больших ваз, полных перьев и травы, и шкафчик, полный флаконов дымчатого цвета со странными бирками на них.

Оставшееся место занимали полки, книги, ракушки, гирьки, весы, рисунки и котелки. И, конечно, тут были часы — не меньше двух десятков на вид, золотые и бежевые, они выглядывали отовсюду в комнате.