Юлия Остапенко - Птицелов

— Ну как же такое можно сказать, — почти жалобно проговорил он наконец. — Каким же я буду рыцарем, если сам стану выклянчивать этот титул? Только мой господин может решить, что я готов.

— Вот именно, Илье. Вот именно.

Тут уж парень, окончательно раздавленный, совсем сгорбился, едва ли не прячась под стол. В ведении дискуссий он явно был не мастак. Лукасу стало его жаль.

— Но, видишь ли, на деле подобными рассуждениями почти никто не руководствуется. И я не удивлюсь, если сэйр Моллард и впрямь произведёт тебя в рыцари уже через месяц. Если жена его как следует попросит.

К его удивлению, Илье вроде бы не уловил намёка — пристыженное выражение его лица не изменилось.

— Но это же будет неверно… да? Я же хочу быть хорошим рыцарем. Вы меня понимаете, мессер?

— Не надо называть меня мессером. Я тебе больше не господин. По правде говоря, я надеялся никогда тебя не увидеть.

Илье вскинулся на него с изумлением.

— Но я же не знал, что вы окажетесь в доме Наворнов!

Лукас выпрямился в кресле, поставил локти на край стола и переплёл пальцы. Жалость жалостью, но он привёл сюда своего бывшего слугу не для того, чтобы выслушивать нытьё о его детских амбициях. И пора было приступать к делу.

— Ты служил мне два года, Илье. И ты неплохо меня изучил. Не спорь, я знаю, что неплохо. И мне вовсе не хотелось бы, чтобы ты узнал меня ещё лучше. Поэтому я тебя отпустил. Когда я отпускаю кого-либо, это означает, что я больше не хочу его видеть рядом с собой. Это означает также, что, встретив его снова, я могу заподозрить неладное. Что ты делаешь в Таймене? Тебе же вроде бы нравился Турон. Ты поссорился со своей… как там её…

— Лорья, — ответил Илье. Его била крупная дрожь. Лукас смотрел на него поверх пламени свечей, слегка прищурясь, и побелевшее лицо оруженосца казалось передёрнутым дымкой. — Её звали Лорья, мессер. Только мы расстались и мне…

— Я же сказал, чтобы ты не называл меня мессером. У тебя теперь другие хозяева. Вернее, только хозяйка пока что. Держу пари, она уже расспрашивала тебя обо мне. Вопрос только, что ты успел разболтать.

— Нет! — Илье навалился животом на стол, едва не перевернув свой кубок, и с мольбой всмотрелся в Лукаса. Гм, неужели он думает, что такое рвение добавит ему убедительности… — Ничего я ей не разбалтывал! Да она и не спрашивала, клянусь вам, сэйр Лукас. Она вообще не знает, что я у вас служил!

Лукас упёрся подбородком в сплетённые пальцы. Неужто за последний месяц его маленький Илье так выучился врать? Верится с трудом, честно говоря…

— Она и сегодня-то меня за вами послала только потому, что вся прислуга с другими поручениями разбежалась, — быстро продолжал Илье, будто боясь, что Лукас не даст ему закончить. — Я уж отпирался как мог, но она слышать ничего не хотела! Она прямо в бешенстве, смертельно на вас обижена. Говорила сперва всякие… ну, глупости, чтоб я чуть ли не силком вас назад к ней привёл, если что. Вы ей очень нужны сейчас.

— Вот в этом я совершенно не сомневаюсь, — сказал Лукас, больше себе, чем Илье. — И что же, ты не рассказывал ей, где служил, когда она тебя нанимала?

— Да они и не спросила, ей меня из замка рекомендовали, одна из фрейлин королевы…

— Ты, я вижу, времени не терял, — заметил Лукас. В других обстоятельствах он припустил бы в голос уважительности или презрения, смотря по обстоятельствам, но сейчас слишком напряжённо размышлял, чтобы отвлекаться на такие мелочи. Тем более, похоже, Илье впутался во всё это ничего не подозревая. Но если он в самом деле не рассказывал о нём Селест, как она узнала, что появление Илье вызовет у него такую реакцию? Когда он даже сам этого не знал…

— Вообще-то, — помолчав, тихо проговорил Илье, — я бы лучше к вам вернулся. Пусть бы даже и без рыцарства.

— Отчего так? — рассеяно отозвался Лукас. — Мне казалось, Селест к тебе добра.

— Добра… но только… — он запнулся, и Лукас вскинулся и впился в него взглядом, неведомым образом почувствовав, что через мгновение Илье скажет нечто очень важное. Тот ничего не заметил и, помявшись ещё немного, закончил: — В ваше отсутствие она другого рыцаря принимала. Он и прежде к ней ходил, и вот теперь… я и удивился, когда она после его ухода меня с криками за вами отправила.

Вот. Вот оно, то самое.

— Знаешь, кто этот рыцарь?

— Он представляется Петером из Локрида.

Изумление было столь сильным, что Лукас не смог его сдержать. Поймав во взгляде Илье беспокойство, он рывком поднялся и, скрестив руки на груди, сделал несколько шагов по комнате. Петер из Локрида. Тот мальчишка, что крутился возле Марвина. Ну совсем интересно. Как туго-то все ниточки в клубке завязаны… Ох, Дерек, Дерек, во что же ты со мной играешь?

Но следующая мысль, не имеющая к этим никакого отношения, пронзила его столь остро и внезапно, что Лукас остановился как вкопанный. Повернулся к Илье, взволнованно наблюдающему за ним. И спросил, чувствуя, как твердеют скулы:

— Почему ты мне об этом сказал?

Илье моргнул, кажется, ещё ничего не понимая.

— Ну, я же говорю… Я бы к вам вернулся… если б вы позволили. Я скучал по вас… У меня лучшего хозяина, чем вы, не было никогда. Пусть бы я даже всю жизнь был вашим оруженосцем, пожалуйста, сэйр Лукас, я только…

И тут Лукас сделал это. Сам не понял, что делает и зачем, поэтому не смог остановить руку, метнувшуюся к горлу его оруженосца. Илье ещё говорил, но его глаза уже видели жёстко растопыренную пятерню, летящую на него, и успели лишь расшириться, когда пальцы Лукаса сомкнулись на его горле. Илье захрипел, вцепился в душащую его руку обеими руками, сполз с кресла, умоляюще глядя на Лукаса налившимися кровью глазами. Но Лукаса не волновало, что он пытается ему сказать.

— Сукин ты сын, — проговорил он, медленно опуская всё крепче сжимающуюся руку. — Вот, значит, цена твоей преданности? Я же сказал, что я тебе больше не мессер. Теперь Моллард Наворн — твой мессер, и твоя месстрес — Селест из Наворна. А ты, шавка, лижешь сапоги хозяину, который тебя пинком под зад вышвырнул, и выбалтываешь ему их секреты. Ты и прежнему своему господину рассказывал, с кем да когда я трахаюсь? А может, и не только это, что-нибудь ещё?

Илье хрипел, мотал головой, из его глаз ручьями текли слёзы. Лукас знал, что у него гудит в ушах, что глаза ему затягивает красный морок, что грудь разрывают ржавые крючья — поэтому вряд ли он даже слышит то, что говорит ему Лукас. Да это и не имело значения, потому что слова Лукаса были ложью. Только этой ложью и можно было оправдать то, что он сейчас делал — а сейчас он убивал своего оруженосца, мальчика по имени Илье, убивал его не за предательство, и не по подозрению в двойной игре, а за то, что этот мальчик его любил. И за то, что, наверное, Лукас и сам его любил тоже — и прогнал от себя именно поэтому.