Ник Перумов - Эльфийская стража

— Всё, что осталось от древних хозяев этого мира. Точнее, от многих из них, не от всех, которые уцелели и ждут своего часа. А я… я просто посланница Великого Духа, духа знаний, духа, познающего и разгадывающего. Теперь я возвращаюсь к нему, исполнив своё предназначение.

— А это?! То, что осталось за лесом?! Или моему Гриньке тут на веки вечные оставаться?

— Великий Дух сказал бы, что с этим вы должны справиться сами, — отрезала Птица. — Но, так и быть, подскажу. Меня не стало — у тучи исчезло стягивающее начало, веретено выдернуто, пряжа распалась. Раньше они пытались достать меня — теперь обратятся друг против друга. Всё, довольно слов; Великий Дух не посылал меня помогать, наставлять и заступничать.

— Сволочь он, дух твой, — не сдержался Лемех.

Тёмная Птица лишь повела густыми чёрными бровями.

— Да, и эльфам Зачарованного Леса предстоит найти себе новый смысл жизни, — она усмехнулась. — Прощайте, смертные. Дорога назад вам открыта.

Она сделала шаг, другой и вдруг стала стремительно уменьшаться, точно путник, уходящий по бесконечной дороге. Борозда с бессильной ненавистью пялилась ей в спину; Лемех же с Аришей даже не глядели на исчезающую. Гриня едва стоял, шатаясь, не в силах даже утереть кровь.

— Так что ж это, батя, значит, нет теперь никакого резона эльфам и стражу-то свою иметь? И Ниггурул умрёт теперь? — Ариша осторожно поддерживал голову брата, пока Лемех, утерев тому лицо, держал у губ флягу с водой.

— Наверное… — отозвалась Борозда. — Умрёт… И мы, Царственные Эльфы, станем никому не нужны, прежде всего — сами себе…

— Чепуха, — Гриня глотал медленно и с усилием, Лемех терпеливо держал горлышко у потрескавшихся губ сына. — Жить будете, как все. Пахать да сеять, да собирать в житницы…

— Никогда! — ужаснулась Борозда. — Никогда эльфы не пахали и не сеяли! Лес сам давал нам всё!

— Значит, так и будет давать, — пожал плечами Лемех. — Песни пойте, пляшите, друг друга, того, любите, детишек рожайте…

— Ничего ты не понял, человек Лемех…

— Куда уж мне. Гриня, сын, встать можешь?

— М-могу, б-батя.

— Вот и молодец. Вот и давай. Потихоньку, полегоньку и выберемся. Как это ты такую чащуто сотворил — ума не приложу; настоящий волшебник ты у меня теперь!

На губах Грини появилась улыбка — слабая, но уверенная.

— Нет, батя. Не волшебник я никакой и не знаю, как это сделал. Она мне всё дала, направила, слова вложила. Дала… и ушла. Пусто теперь и холодно. Очень холодно, батя.

Отступивший было во время схватки мороз возвращался, от дыхания шёл пар. Найда, о которой все забыли, коротко тявкнула — мол, хватит, засиделись, не люблю быть ненужной…

— Ничего, сыне, пройдёт всё. Молодой ты у меня, крепкий, что случилось — то минует, оправишься, в Ордосе учиться станешь или вот Волшебный Двор, говорят, тоже неплохо… Но про то речи после вести станем, а пока пошли отсюда, коль дорога открыта, кто знает, продержится ли. Борозда! Хватит рассиживаться, пошли. Тебя жених заждался небось.

Но эльфийка не пошевелилась, сидела на гладком и скользком «полу» из неведомо чего, да что-то бормотала себе под нос.

— Борозда!

— Идите, — она не смотрела на них, голова склонилась к коленкам.

— Э! Ты чего удумала-то?

— Идите, говорю вам! Я остаюсь.

— Сдурела, как есть сдурела. Ариша! Перекинь её через плечо и потащим так, коль не одумается.

— Нет! — зашипела эльфийка, вскакивая. — Не понимаешь ты ничего, человече, ничего ты в нашем Лесу не увидел, а что увидел — над тем не думал! Мы не люди, просто брюхо набивать да хмельное хлестать иль там золото копить — не можем! Цель нам нужна, цель и смысл, великие, страшные! Такие, что никто, кроме нас! Что только мы!.. — она захлёбывалась словами. — А теперь, если Тёмной Птицы нет, если Ниггурул исчезнет — зачем нам вообще жить?!

— Экая ты неразумная, право слово. Жить да радоваться! Житьпоживать да добра наживать, как в сказках говорится!

— То-то и оно, что в сказках, — Борозду трясло. — Не так у нас всё, совсем не так! Ты не поймёшь… а потому иди, иди отсюда, иди просто, и вся недолга! Меня ты силой всё равно никуда не утащишь!

Лемех вопросительно глянул на Гриню, и сын вдруг кивнул.

— Оставь Борозде её вольную волю, батюшка. Дорога открыта, ещё какое-то время простоит-продержится. Захочет — сама выйдет.

— Ну, как знаешь, дева. До встречи, стало быть.

— До встречи… — губы эльфийки скривились, по щекам вновь побежали слёзы. — Ветку возьми перерубленную. Возьми-возьми, посадишь потом где-нибудь на месте чистом да высоком. Обещаешь?

— Чего ж нет? Посажу. Только зачем?

— Узнаешь, — еле слышно прошептала эльфийка. — Всё, идите, ступайте, уходите, сил моих больше нет!

«Хозяин, — вдруг сказала Найда, и тоска в её неслышимом голосе была почти человеческой. — Разреши, я тоже останусь».

«Что?!»

«Хозяин, короток собачий век. Служила я тебе верно, много добрых псов родила и выкормила. А Борозда — она тут решила остаться навсегда. Совсем одна. Позволь мне тоже… с ней. Она добрая. И охота тут будет славная. А в стае, кроме меня, Гекра и Отар тоже говорить умеют, только стесняются».

«Найда… старушка моя…»

«Мы свидимся, хозяин. Тропка найдётся. Ты только посади ту ветку, что в руках держишь».

Шершавый язык лизнул Лемеха в щёку. Сперва его, потом Аришу и под конец Гриню.

— Что это она? — удивился старший сын.

— Прощается, — кратко отмолвил хуторянин. — Слышь, Борозда! Оставляю тебе Найду. Она решила тебе одиночество скрасить… не сына, так собаку ты у меня таки свела.

Борозда обхватила мохнатую собачью шею обеими руками.

— Спасибо, хозяйка, — услыхал Лемех её шёпот. — Ты меня поняла. Нам надо стеречь… охранять… тех, кого любим. А проживёшь ты долго, очень долго, это я тебе обещаю…

Лемех только покрутил головой, стараясь унять резкую, сосущую боль в груди, там, где сердце.

Найда… Не сын, конечно, но — верная, как сама смерть, и вдруг — бросает?

«Прости, хозяин. Но Борозда стеречь этих тварей хочет, хочет, чтобы всё осталось по-прежнему для её народа; и я хочу, чтобы на хуторе нашем всё по-старому бы шло».

— Ветку посади, Лемех. Не смотри, что обрубленная, она очень даже приживётся, где б ты в землю её ни воткнул. А теперь иди, иди же, наконец, пока я совсем не разрыдалась тут себе на позор!..

На высоком берегу Свеяры, в полудне пути от Лемехова хутора, почти у самой границы Зачарованного Леса, стоит дуб-исполин в четыре обхвата. Крона у него такая, что укроет в палящий летний зной добрую сотню всадников вместе с конями, из-под корней бьёт хрустальный ключ, а сам дуб, хотя выглядит на невесть сколько веков, совершенно здоров и крепок: ни единой сухой ветки, ни единого дупла, нигде ни гнили, ничего. Стоять такому великану ещё тысячу лет, а может, и две, хотя простые дубы никогда не проживут столько.