Евгения Сафонова - Дифференцировать тьму

Но если отражение Сашки не появится…

…если я заблуждаюсь…

…если Лод поймёт это вместе со мной…

Я даже не почувствовала боли, когда колдун, надрезав мне палец, прижал его к стеклу.

– Ты знаешь, что делать.

Я зажмурилась.

Васильки радужек, пушистые ресницы, едва заметные веснушки на щеках, словно крохотные капельки охры… только бы получилось, только бы получилось, только б…

Перед закрытыми веками желтизной полыхнула вспышка – и я мигом открыла глаза.

Сначала я просто обрадовалась тому, что в зеркале есть картинка.

Потом поняла, что это за картинка.

Знакомая комната, знакомая долговязая фигура: Сашка стоял спиной ко мне, разбираясь на столе… только вот рядом сидела Светка. На том раскладном кресле, которое не раз служило лежбищем мне.

Блондинка-платница. Подружка Сусликовой, по чьей милости я оказалась здесь.

Она-то что здесь забыла?..

Светка держала в руках большой пакет, обычный целлофановый пакет из супермаркета, набитый не пойми чем. Когда Сашка повернулся к ней, в пальцах у него была кружка – мой подарок трёхлетней давности. И я не сразу поняла, почему Сашка держит её так, словно ему только что вручили новую игровую мышку… пока Светка не сказала что-то с печальным видом, прежде чем отобрать мой подарок и швырнуть в пакет. Явно не заботясь о том, уцелеет он или нет.

Я оцепенела. Ждала, что друг наорёт на наглую девицу, но тот просто стоял, опустив голову, провожая кружку взглядом. Однокурсница сказала что-то ещё, и Сашка кивнул.

И только.

И когда Светка, поднявшись на ноги, прижалась губами к его губам – кажется, я издала какой-то сдавленный звук.

Да что она себе позволяет?! И почему Сашка до сих пор её не оттолкнул? И почему… он обнимает её… и…

Мой замороженный ужасом взгляд переполз на зазеркальный стол. Потом – правее, на стену над креслом.

И я поняла, чем был набит целлофановый пакет.

В Сашкиной комнате не осталось ничего, что напоминало обо мне. Не было рамок с нашими совместными фотографиями, исчезли милые безделушки вроде фигурок наших любимых киногероев, тоже мои подарки. Сняли даже плакат с игрового конвента, куда мы когда-то вместе ходили – уже пару лет мирно выцветавший над креслом.

Он выбросил все мои вещи. Нет, он позволил Светке их выбросить. А теперь…

Моя рука безвольно упала. Я даже не заметила, как Лод отпустил её. Картинка в зеркале исчезла, но стояла перед глазами, словно её выжгли на сетчатке. Сердце колотилось гулко, больно, с каждым ударом проваливаясь в сосущую пустоту, разверзнувшуюся между рёбер.

Дождалась.

Сколько времени прошло в нашем мире? Криста говорила, за местный год в России минуло девять лет, а я здесь чуть больше недели… около трёх месяцев – и Сашка уже простился со мной? Хотя наверняка куча народа, включая Сусликову, видела, как я полетела в реку и не вынырнула; пусть тело не нашли, но вероятность того, что я просто пропала без вести…

Надеюсь, Сусликовой хотя бы впаяли срок за убийство по неосторожности.

Что ему напела Светка? Что нужно жить дальше, оставить всё в прошлом? Что лучше не держать вещи, которые напоминают о том, что причиняет боль? Что мёртвых нужно отпускать с миром, что так будет правильнее и для него, и для меня?..

– Пей.

Лод стоял передо мной, протягивая серебряный кубок. Отходил куда-то? Или взял кубок и питьё из ящика стола? Ничего не помню.

Я даже не спросила, что мне предлагают. Просто взяла кубок и молча поднесла к губам, залпом осушив до дна. Зря. Напиток обжёг язык и нёбо, заставив судорожно закашляться.

– Это ведь спиртное? – отдышавшись, я отставила кубок на стол.

Никогда не пила алкоголь. Никакой.

Но, кажется, сегодня подходящий день, чтобы начать.

– Это рэйр. Его делают из скюра, это такие риджийские злаки. Крепкий, зато здорово помогает расслабиться. – Лод взял меня за плечи. – Вставай.

Я снова ничего не спросила. Не до того было. Просто поднялась с табурета, позволив Лоду пересадить меня в кресло.

– Вот так. – Колдун сел напротив, в итоге поменявшись со мной местами. – А теперь говори.

Я не поняла, о чём он. Я понимала лишь то, что моей глупой детской любви пришёл конец. И то, что дома меня уже никто не ждёт. Возвращаться не к кому. По крайней мере, к Сашке точно не хотелось. А значит, путь закрыт.

Но я не чувствовала ничего, кроме пустоты.

Ещё не чувствовала.

– Кажется, придётся мне у вас задержаться. – Губы растянула странная улыбка. – Могу стать бессменным парламентёром, если пожелаешь. Ещё сделаю карьеру на дипломатическом поприще. Кто бы мне сказал, что когда-нибудь подамся в дипломаты.

Что я говорю, я тоже толком не понимала. Слова вырывались как-то сами, не подчиняясь мыслям, которые были совсем о другом.

Но Лод же сказал говорить.

Всё правильно. Всё логично. Сашка мне ничем не обязан. И девушка у него просто обязана была появиться. Я это понимала – несмотря на все его слова, что от девушек сплошные проблемы, а ему вполне хватает меня и компьютера.

Но почему, почему он выбрал… это? Не прекрасное создание вроде Морти, превосходство которой я признала бы без вопросов, а существо, путавшее Пастернака с Паустовским? За длинные ноги и пышные пепельные локоны?

И этого ему оказалось достаточно?..

– Снезжана, лучше выговорись сейчас. – Колдун сидел, наклонившись вперёд, сцепив ладони в замок. – Ты и так слишком много держишь в себе.

– Да нет, всё в порядке. Он же не изменил мне, не предал меня. Он даже не знал, что я его люблю. Для него я была просто другом. Правда, даже для вещей «просто друга», который погиб… так быстро от них избавился, – я, жмурясь, сжала ладонями виски. – Я вот мамины так и не убрала. Ни одну. И фотографии… мне говорили, что лучше убрать их, хотя бы на время, пока боль не уйдёт. А я не слушала. Может, поэтому она так и не ушла.

Что я делаю? Зачем говорю ему всё это? Кого оправдываю, себя или Сашку? Ведь для Лода мои мелочные проблемы…

Мне хотелось исчезнуть, перестать существовать – только не быть в этой глупой, унизительной ситуации.

– Значит, он уверен, что ты погибла?

– Все уверены. Наверняка. Хотя официально меня, должно быть, считают «пропавшей без вести»… а может, и нет. Вряд ли я не объявилась бы за три месяца, если б осталась жива. – Я опустила руки, сложив их на коленях. – Он всё правильно сделал. Я – пройденный этап, он должен жить дальше. Ему правда лучше забыть обо мне. Слезами тех, кто умер, не вернуть.

Если б он только знал, как мне нужно, чтобы он помнил меня, что я могу вернуться, что от него зависит…

– Говорят, что мёртвые живы, пока жива память о них, – заметил Лод.

Он говорил спокойно, без всякого сочувствия. Прекрасно. Ненавижу причитания, утешения и соболезнования. Никакие слова не помогут умерить боль – только расковыряют рану сильнее. Я в своё время уже орала на людей, которые сердобольно выпытывали, как я, несчастная сиротка, себя чувствую, и надеялись скормить мне очевидные истины вроде «держись», «ты должна быть сильной ради неё», «она так тобой гордилась»…