Даринда Джонс - Проклятие десятой могилы (ЛП)

Однако то, что происходило у нас с Рейесом, было намного хуже любой ссоры Эмбер с кузинами. Мы давно выросли из кукол Барби и заколок для волос. То есть Рейес точно вырос, а у меня до сих пор осталась тяга и к тому, и к другому.

— Левая рука на синее.

Мы опять передвинули левые руки, и в такой позиции не на шутку напряглась моя медулла облонгата [19] (Лат.) Medulla oblongata — продолговатый мозг. , или как там называется сухожилие между пяткой и икрой.

— Похоже, мы тут надолго, если, конечно, хочешь объяснить, — сказал Рейес, у которого даже дыхание не сбилось.

— Лучше спрошу, почему ты со мной не разговариваешь.

— Правая нога на желтое.

Становилось всерьез неудобно. Я чувствовала себя орангутангом на соревнованиях по художественной гимнастике. Зато Рейес определенно чувствовал себя в своей тарелке. Как хищник, который оценивает способности своей добычи. Как пантера, готовая нанести сокрушительный удар. Из-под длинных ресниц мерцали поразительные глаза. От каждого движения перекатывались крепкие мышцы. Длинные пальцы поддерживали вес мощного тела, но лишь слегка, словно Рейес без проблем удерживал равновесие на одних только пятках.

— Я разговариваю с тобой каждый день, — возразил он.

От глубоко тембра у меня в животе всколыхнулся трепет, и между ног возникло напряжение.

— Левая нога на зеленое.

— То есть ты не собираешься мне рассказывать, что тебя беспокоит? — поинтересовалась я, борясь с естественным желанием тела подчиниться гравитации.

— Ты первая.

— Правая рука на зеленое.

— Меня ничего не беспокоит. Из нас двоих именно ты еле-еле выдавливаешь из себя слова.

— Левая рука на красное.

В этот раз я чуть не упала. Коснувшись нужного кружка, пальцы соскользнули. Равновесие определенно не мой конек.

— Датч, если ты все равно будешь врать, зачем вообще начинать разговор?

Я резко втянула носом воздух, но пришлось шумно выдохнуть, потому что у меня уже началась одышка. Да уж, эта игра намного сложнее, чем кажется со стороны.

— Я не собираюсь врать. И почему ты вообще решил, что меня что-то беспокоит?

— Левая рука на красное.

— Опять? — проскулила я, пытаясь подвинуть руку к красному кружочку, но Рейес занял его раньше.

Пришлось просунуть ладонь прямо под Рейесом, и наши руки соприкоснулись. Я была похожа на каракатицу. Рейес выглядел так, словно готовился к соревнованиям по смешанным боевым искусствам. Джинсы плотно сидели на талии, свободная серая футболка задралась, обнажив рельефный живот. На холмах и долинах скульптурного торса играли мягкие тени.

Рейес смерил меня долгим взглядом, а потом сказал то, что было у него на уме:

— Мы не говорили о том, что произошло в Нью-Йорке.

— Верно. — Я вовсю притворялась, будто мне легко дышать. — Но я не говорила об этом только потому, что ты не говорил вообще.

— Правая нога на красное.

— Серьезно?!

У меня имелся только один вариант сдвинуть ногу и не упасть, но Рейес был ближе к нужному мне кругу. И все же подождал, пока я не займу кружок. Теперь у него самого не осталось выбора, кроме как практически оседлать меня, чтобы дотянуться до следующего красного круга. Когда Рейес добрался до цели, наши лица оказались так близко, что мне не пришлось бы вообще двигаться, если бы следующей командой было «Поцелуйтесь».

— Правая рука на желтое.

Твою дивизию!

— С чего ты взяла, что я не хочу разговаривать?

Я решила выложить все как на духу. Ходить вокруг да около и дальше нет смысла. Мы женаты. Если мы не можем поговорить, то у нашего брака ни единого шанса.

— Не знаю, — сказала я, пожав плечами настолько, насколько позволяла стремная поза. — Ты как-то отдалился. Уже в самолете я чувствовала, как ты отдаляешься.

— Мы же были в самолете. Далеко ли я мог уйти?

— Правая нога на зеленое.

— В эмоциональном смысле, — уточнила я, сама себе напомнив женщин из всяких реалити-шоу, которые вечно ноют, что их мужья ничем с ними не делятся и не пускают в душу.

Нетушки. Я не такая, как эти женщины. По крайней мере до сегодняшнего вечера я думала, что не такая.

— То есть пока мы летели в десяти километрах над землей, ты почувствовала, как я отдаляюсь?

— Левая рука на желтое.

Мои конечности уже заметно тряслись, вот только я не знала, из-за игры или из-за соперника.

— Вроде того.

— И какие же признаки привели тебя к такому выводу?

— Ты был мрачным с ног до головы.

Рейес нависал надо мной. Обе его руки находились с одной стороны от меня. Он склонил голову набок.

— Я сын Сатаны. Мрачность у меня в крови.

— Я не это имею в виду.

Я задумалась. Тогда я отдала ему место у окна, чтобы самой постоянно льнуть к нему, когда мне якобы хотелось посмотреть в иллюминатор. Чтобы вдыхать его запах снова и снова. Чтобы то и дело соприкасаться с ним плечами. А он весь полет пялился в окно.

— Ты как-то притих.

Рейес тоже задумался и нахмурился:

— Тебе-то откуда знать? Ты продрыхла всю дорогу.

— Я уснула, когда почувствовала, что ты отдаляешься. Потому что не могла на это смотреть.

Он застыл. Сейчас физически мы были не так близко, как несколько секунд назад, но наше дыхание все еще смешивалось.

— Спрашиваю еще раз: по каким признакам ты решила, что я отдаляюсь? — спросил Рейес.

Вот только ответить я не могла. Потому что и правда не знала. Что мне подсказало, что он отдаляется? Инстинкт? Нутро?

Я так и не ответила, и Рейес проговорил:

— Может быть, ты все свалила с больной головы на здоровую.

— Хочешь сказать, это я отдалилась, а не ты? Рейес, я только что заново тебя обрела. Больше всего на свете мне хотелось вцепиться тебе в волосы и никогда-никогда не отпускать.

В нем вспыхнули какие-то чувства. Мне показалось, нечто похожее на замешательство.

— В чем дело? — спросила я.

— Я не хотел на тебя давить.

— Как давить?

— Ты через многое прошла. Потеряла отца.

— Верно, но…

— Пережила тяжелые роды.

— Любые роды на дне колодца тяжелые.

— Лишилась мачехи.

— Не надо перегибать.

— Была вынуждена отдать собственного ребенка.

Несколько долгих секунд я смотрела на Рейеса.

— Это было невыносимо, не стану спорить. Но не мне одной в тот день пришлось отдать ребенка. И ты в этом не виноват.

— Еще как виноват. Хотя бы отчасти.

— Нет, Рейес, не виноват. И не это я чувствовала в самолете. Так в чем же дело? Почему ты решил проложить между нами пропасть?

— Черт, Датч, я не знаю, — раздраженно процедил Рейес. — Мы столько пережили, что я хотел дать тебе время обо всем подумать.

— О чем, например?

— О нас, — без обиняков ответил он. — Я хотел, чтобы ты заново все пересмотрела, и чтобы при этом я не путался у тебя под ногами. Не душил тебя своим присутствием.