Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье

Ночь… полночь миновала. Пес молчал до недавних минут. Слева из бокового окошка я мог видеть смутные очертания конуры. Впервые шевельнулся пес, я услышал, как загремела цепь. Я быстро выглянул. Пес вновь беспокойно пошевелился, и я заметил слабое свечение внутри конуры. Оно исчезло. Пес вновь шевельнулся – опять проступило. Я озадачен. Теперь пес замер, и я вижу четкие очертания светящегося контура. Четкие-четкие. И в форме его есть нечто знакомое. Лишь миг продлилось мое удивление, а потом я понял – передо мной очертание руки с пятью пальцами. Очертание ладони! И мне вспомнилась жуткая рана на боку пса. Значит, ее я и вижу. Итак, ночью она светится… почему же? Идут минуты. Разум мой исполнен раздумий…

И вдруг я слышу шаги на тропинке. Жуть подступает. Шаги все ближе. Топ-шлеп, топ-шлеп, топ-шлеп. Вдоль хребта пробежали мурашки, волосы дыбом встают на затылке. Пес завозился в конуре и взвизгнул в испуге. Должно быть, он повернулся, теперь я не вижу на боку его светящейся пятерни.

В Садах все утихло, и вновь я со страхом прислушиваюсь. Минута ползет… другая минута… и вновь зашлепало по тропинке, все ближе и ближе хрустит гравий. Походка преднамеренно выверена… похоже на это. Звуки остановились возле двери… стихли, и я вскочил на ноги и застыл как вкопанный. От двери доносится легкий шорох… медленно ползет вверх задвижка. В ушах моих стон, и что-то давит на голову.

Задвижка падает с лязгом в гнездо. Звук пугает меня, рвет напряженные нервы. А потом я долго стою в наступившем безмолвии… и вдруг так задрожали колени, что пришлось даже сесть.

Сколько времени миновало – не знаю, только ужас, похоже, стал отпускать меня. Но я все сижу, словно бы утратив способность к движению. Странное утомление овладело мной… напала дремота. Глаза мои открываются и смыкаются, я то засыпаю, то просыпаюсь, всякий раз вздрагивая. Позже – сквозь сон – я замечаю, что одна из свечей догорает. Просыпаюсь снова, и она угасла уже, а комната погрузилась в глубокий мрак, который нарушает один-единственный язычок пламени. Полутьма не смущает меня, страх исчез, одно осталось желанье… спать, спать.

И вдруг, хоть шума не было, я просыпаюсь. Сразу, совсем. Я ощущаю близость какой-то тайны. Чье-то жуткое присутствие рядом. Сам воздух сотрясается от ужаса. Но я сижу, горбясь, и слушаю. Ни звука. Должно быть, умерла и природа. Угнетающее молчание нарушают лишь стоны ветра, что лижет дом и растворяется в отдалении.

Взгляд мой огибает полутемную комнату. Вот высокие часы в дальнем углу… высокая черная тень. Я гляжу на нее с испугом. Но ничего страшного нет, и я чувствую облегчение.

И я думаю, почему бы, наконец, не покинуть этот дом, обиталище тайн и ужаса. И вместо ответа перед взглядом моим предстает чудесное Море Сна… Море Сна, где нам позволили встретиться после всех лет разлуки и скорби; и я понимаю, что останусь здесь, что бы ни произошло.

А в боковом окне – мрачная ночь. Взгляд мой бродит по комнате… от одного призрачного предмета к другому. И вдруг я резко оборачиваюсь направо – к окну, и дыхание оставляет меня… я наклоняюсь вперед, а перед испуганным взором… там за окном… у самых прутьев решетки… маячит огромное туманное свиное рыло, по которому пробегают огоньки зеленоватого пламени. Тварь с Арены. Из пасти струится ручеек фосфоресцирующей слюны. А глаза с непроницаемым выражением разглядывают комнату… и я сижу… словно окаменев.

Тварь шевельнулась. Медленно оборачивается она… в мою сторону. И вот харя эта обращена ко мне. И тварь видит меня. Два огромных бесчеловечно человеческих глаза глядят на меня и видят. Я леденею от страха… но сохраняю полную ясность сознания… вижу, как исчезают звезды за жуткой гигантской мордой.

Новое наваждение одолевает меня. Я встаю из кресла – без всякого на то намерения. Я поднимаюсь на ноги. Что-то влечет меня к двери, выходящей в Сады. Я сопротивляюсь, но не в силах остановиться. Воле моей противостоит неодолимая сила и, сопротивляясь… не желая того… я иду. Взгляд мой беспомощно мечется по комнате и останавливается на окне. Огромное свиное рыло исчезло – вновь слышно это крадущееся топ-шлеп, топ-шлеп, топ-шлеп. Звук затихает у двери – той самой, куда так влечет меня.

А потом короткое напряженное молчание; а следом – звук. Звякнула поднявшаяся задвижка. Это наполняет меня отчаянием. Я не сделаю ни единого шага вперед. Но, отступая, я словно наталкиваюсь на недвижную стену. Ужас слышится в моем голосе… звук его пугает меня самого. И снова лязг запора. Я сотрясаюсь всем телом… пытаясь сопротивляться… отдалить, отступить, но все бесполезно.

И я уже возле двери… механически, не мне повинуясь, рука моя поднимается, чтобы отодвинуть верхний запор. Но пока я тянусь, дверь сотрясается и тошнотворный запах тлена проникает снаружи сквозь стены. Медленно, медленно движется рука моя, отодвигая засов, вопреки всему сопротивлению. И вот, коротко звякнув, он падает из гнезда, а меня сотрясает крупная дрожь. Есть еще два запора – один в самом низу двери; другой, массивный и прочный, посередине.

Минуту, должно быть, стою я, безвольно повесив руки. Все желание шевелить ими, двигать запоры исчезло. И вдруг под ногами раздается металлический шорох. Быстро гляжу я вниз – и с неописуемым ужасом вижу, как отодвигает нога моя нижний засов. Чувство жуткой беспомощности овладевает мною. Металлический стержень ползет и, лязгнув, освобождается из гнезда. Потеряв равновесие, я хватаюсь, чтобы не упасть, за средний засов. Минута минует… и кажется вечностью; потом другая. Господи Иисусе, помоги мне! Дьявольская сила заставляет меня отодвигать последний засов. Не хочу! Лучше умереть, чем открыть двери, тому Ужасу, что ожидает за нею! Что может быть страшнее? Господи, помоги – засов уже выдвинут наполовину! С губ моих срывается хриплый стон ужаса. Засов выдвинут на три четверти, и непокорные руки губят меня. Только кусочек железа отделяет мою душу от погибели. Дважды, корчась в муках страха, я слышу собственный голос и отчаянным последним усилием отрываю пальцы от замка. Глаза мои словно ослепли, тьма навалилась. Помогает природа. Я ощущаю, как подаются колени. Дверь дрожит от стука, а я падаю, падаю…

Должно быть, я пролежал у двери, по крайней мере, пару часов. Придя в себя, обнаруживаю, что угасли все свечи, и комната погрузилась в глубокую тьму. Я не могу подняться на ноги.

Так холодно мне, судороги не дают подняться, но мозг мой ясен: мерзкое наваждение исчезло.

Осторожно перебираюсь я на колени, тянусь к среднему засову и задвигаю его; потом – тот, что снизу. Тут я сумел подняться на ноги и задвинуть уже самый верхний засов… а потом сразу упал на колени – и пополз, виляя, среди мебели к лестнице… так, чтобы меня не было видно из окна.