Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье

Радость Заката познакомила нас. Одинокий зашел я далеко от дома, часто останавливаясь, чтобы во всех подробностях разглядеть, как созидаются бастионы Вечера, и прочувствовать драгоценную и удивительную пору сумерек.

Остановившись в последний раз, я готов был раствориться в торжественной радости и величии созидающейся ночи; и даже рассмеялся в своем одиночестве посреди легшего на мир полумрака. И о! На смех мой прозвучал ответ из-за обступивших сельскую дорогу деревьев, словно бы кто-то с радостным пониманием сказал: «И ты такой же, как я!», и я вновь рассмеялся в сердце своем, поскольку не мог поверить в то, что на мой смех отзывается человеческое существо, а не милый Дух, подслушавший мое настроение.

Но девушка заговорила снова, назвав меня по имени; я подошел к обочине дороги, чтобы посмотреть, не знакомы ли мы, и понял, что имею дело с леди, чья краса была знаменита во всем графстве Кентском. Мирдат [19]Прекрасная была моей соседкой, так как поместье ее опекуна граничило с моим.

Тем не менее, до того дня я не встречался с Мирдат, так как часто и надолго уезжал за границу или погружался в свои дела, – ученые занятия и физические упражнения забирали все мое время, и я знал о соседке лишь то, что изредка доносили до меня слухи, но был этим доволен.

Внимательно вглядываясь во мрак, я немедленно остановился и, взяв шляпу в руки, ответил на вежливое приветствие со всей любезностью; ибо верными оказались слухи, утверждавшие, что не было равных среди красавиц нашей страны той Деве, которая обменивалась со мной милыми шутками, называя себя моей родственницей и кузиной, что было в известной степени верно.

Действительно, она не церемонилась, прямо и честно величала меня детским именем и, оделив меня смехом, велела называть ее Мирдат. Она пригласила меня к себе за зеленую изгородь – через брешь, которой пользовалась тайно, когда вместе со своей служанкой, без разрешения отлучалась на деревенские развлечения – в сельской одежде… хотя едва ли могла кого-нибудь обмануть этим.

Пройдя сквозь изгородь, я встал рядом с Девой и увидел, что действительно высока она ростом, как мне сперва показалось. Только я оказался на голову выше. И она пригласила меня проводить ее до дома, чтобы я мог выразить ее Опекуну свое сожаление о том, что так долго пренебрегал его обществом; и глаза ее шаловливо искрились, когда она корила меня за мою забывчивость.

Только вдруг Мирдат притихла и, приложив палец к устам, велела мне замолчать, потому что в лесу справа от нас послышались какие-то звуки, зашелестели листья и сухой сук громким тоскливым треском разодрал тишину.

Из леса навстречу нам выбежали трое мужланов, но я громким голосом велел им убираться, а в противном случае пенять на себя, левой рукой отодвинул Деву назад и приготовил дубовый посох. Трое мерзавцев не ответили мне даже словом. Едва заметив, как блеснули ножи, я с отвагой и пылом ринулся в атаку, а позади меня запел звонкий и нежный серебряный свисток; им Дева призывала своих псов, сигнал этот также должен был вызвать слуг из дома.

В сей помощи не было особой нужды, хотя нам грозила нешуточная опасность: так горел я желанием продемонстрировать свою силу милой кузине. Резко шагнув вперед, я ударил концом посоха левого противника так, что он упал замертво. После этого я со всей силой обрушил свою дубинку на голову второго и, безусловно, разбил ее, потому что злодей немедленно свалился на землю; третьего я встретил кулаком, и ему также не потребовалось второго удара; поскольку он мгновенно присоединился к сотоварищам. Словом, драка закончилась, еще даже не начавшись, и я чуть-чуть усмехнулся – не забывая о гордости, заметив восторг, промелькнувший в глазах леди Мирдат, прятавшейся в сумраке тихого вечера.

Но времени на разговоры у нас не осталось; к нам уже мчались три выпущенных по свистку огромных, приученных к кабаньей охоте собаки. Дева едва успела отозвать этих чудищ от меня, а потом уже мне пришлось спасать от них распростертых на земле людей, иначе псы могли растерзать их в клочья. Тут послышались крики, вокруг замерцали огни фонарей в руках прибежавших с дубинками челядинцев. Не зная, как отнестись ко мне, они – как и псы – сперва растерялись, но, увидев шевелившихся на земле грубиянов и узнав мое имя, посмотрели на меня иными глазами и постарались соблюдать дистанцию – со всяческими проявлениями уважения.

Слуги спросили меня, как следует поступить с бандитами, заметив, что те приходят в себя. Я уладил дело, наделив слуг некоторым количеством серебра, и весьма крепкое воздаяние они воздали мерзавцам, чьи крики еще долгое время доносились до наших ушей после того, как мы направились к дому.

Там в холле кузина проводила меня к своему опекуну, сэру Альфреду Джарвису, человеку немолодому и достопочтенному, моему старому знакомому и соседу.

Не смущаясь моим присутствием и соблюдая мудрую меру в словах, она похвалила меня, и старик-опекун поблагодарил меня самым любезным образом и пригласил не забывать его дом.

Так я остался у них на весь вечер и отобедал, а после мы с леди Мирдат опять вышли в окружавшие дом земли, и она проявила ко мне больше дружелюбия, чем любая из знакомых мне женщин… мне казалось, что мы были знакомы всегда.

Чувство это гнездилось в сердце моем, получалось, что каждый из нас знал все манеры и обороты речи другого; то и дело с непременным восторгом мы обнаруживали нечто общее между нами – но без удивления, столь естественными сказывались наши открытия.

Весь тот милый вечер леди Мирдат с удовольствием вспоминала о том, как легко я расправился с тремя мерзавцами. Она спросила меня, действительно ли я настолько силен, и со смехом, столь естественным для юной гордости, вдруг прикоснулась к моей руке, чтобы самой ощутить мою силу. И, ощутив могучие мышцы, тут же опустила ладонь с легким вздохом удивления. А потом примолкла и как бы задумалась, но более не отходила от меня.

Но если сама леди Мирдат восхищалась моей силой, то я дивился ее красой, которую лишь усугубили отблески свечей за вечерней трапезой. Теперь грядущие дни сулили мне новые восторги, и было мне радостно видеть ее веселье перед ликами Тайны Вечера, Величия Ночи и Ликованием Зари.

И вот однажды, в тот навсегда памятный мне вечер, когда мы бродили по саду, она было начала – почти на задумавшись – говорить, что нам выпала воистину волшебная ночь, и осеклась, опасаясь, что я не пойму ее, однако, обратившись к знакомым краям душевных восторгов, я ответил ей – ровно и невозмутимо, – что такими ночами из земли встают Башни Мечтаний и сами кости мои говорят, что в эту ночь можно найти Могилу Великана или дерево, на коре которого нарисован огромный лик или… Тут я остановился на месте, потому что она впилась в мою руку трепещущими пальцами. Однако когда я спросил, что тревожит ее, леди Мирдат еле слышным голосом попросила меня продолжать. Еще ничего не понимая, я сказал, что намеревался описать ей Лунный Сад, мою давнишнюю и счастливую выдумку.