Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье

Когда я поведал о нем, леди Мирдат чуть вскрикнула и, заставив меня повернуться лицом к себе, принялась расспрашивать; я отвечал ей с истинной откровенностью, потому что вдруг понял, что и она тоже знает о Саде. И действительно, она сказала мне, что не могла представить, что кто-либо кроме нее самой знает об этих милых краях мечты и фантазии.

«Воистину это чудо, истинное чудо!», – повторяла она снова и снова, уже не удивляясь тому, что ощутила потребность заговорить со мной в вечер нашей первой встречи возле дороги, хотя, конечно, и прежде знала о нашем родстве, нередко видела меня верхом и интересовалась мной, быть может, даже чуточку досадуя из-за того, что я так мало интересовался леди Мирдат Прекрасной. Но я был занят иными делами. И все же было бы лучше, если бы мы встретились раньше.

Не думайте только, что я не был взволнован тем, что, как оказалось, мы оба знали о крае, который я считал известным лишь мне самому. Однако понемногу выяснилось, что в моих фантазиях было много такого, что не было ей известно. Находилось и знакомое только ей и ничего не говорившее мне. И хотя это вселило в нас некоторые сожаления, время от времени кто-нибудь из нас начинал новый рассказ, который другой мог докончить, к общему счастью и удивлению. Так мы гуляли и говорили – шел час за часом, и время пролетало незаметно, покоряясь нежной дружбе. Я позабыл обо всем, когда вдруг поднялся шум, послышались крики мужчин и лай псов, засветились фонари; я и не знал, что думать, наконец с милой и удивительной улыбкой леди Мирдат заметила, что мы провели много часов, углубившись в разговор, так что опекун ее, не забывший о трех разбойниках, приказал своим людям отыскать нас, все это время пребывавших в счастливом забвении.

Тут мы направились к дому, держа путь на огни, но псы нашли нас прежде, чем мы добрались до дома; они уже привыкли ко мне и запрыгали вокруг нас с дружелюбным лаем, так что через минуту нас отыскали и слуги, тут же повернувшие назад, чтобы сообщить сэру Джарвису о том, что все в порядке. Таким было наше знакомство и начало моей любви к Мирдат Прекрасной. После того времени, вечер за вечером, выходил я на тихую сельскую дорогу, которая вела от моего поместья к поместью сэра Джарвиса. И всегда входил в парк через брешь в изгороди, и часто находил леди Мирдат прогуливающейся в этой части леса. Но теперь ее всегда окружали огромные псы, потому что я умолял, дабы Мирдат не забывала о них своей безопасности ради, и она стремилась радовать меня, но, тем не менее, не могла удержаться от противоречий и старалась раздразнить меня, словно бы стремясь определить, что я могу стерпеть и насколько она может разгневать меня.

Я хорошо помню, как однажды вечером, подходя к заветной бреши, увидел двух служанок, только что появившихся из леса сэра Джарвиса; они не стоили моего внимания, и я бы прошел на земли поместья, как делал обычно, однако они миновали меня со слишком изысканным для грубых девок поклоном. Я немедленно задумался, решил рассмотреть их поближе и немедленно обнаружил, что одна из них – ростом повыше – оказалась леди Мирдат. Впрочем, уверенности я не испытывал – потому что в ответ на мой вопрос она лишь потупилась и отвечала новым поклоном. Не без удивления, но зная нрав леди Мирдат, я последовал за женщинами. Они отправились прочь быстро и уверенно, словно бы спасаясь от какого насильника (хорошо, что они опасались оставаться одни в лесу), к деревенской лужайке, где вовсю шли танцы, горели факелы, пела волынка бродячего музыканта и обильно лился эль. Пара девиц немедленно вступила в круг, танцевали они увлеченно; но только друг с другом и старались держаться подальше от факелов. Убедившись в том, что передо мною леди Мирдат и ее служанка, я воспользовался случаем и, когда танец принес их ко мне, подошел к ним, чтобы пригласить на танец высокую; однако она ответила отказом, потому что, мол, уже обещала его рослому Фермеру, и немедленно подала ему свою руку, и тут же была наказана за свой каприз тем, что ей пришлось старательно прятать свои изящные ноги от его грубых башмаков; она весьма обрадовалась концу танца.

Тут я наконец убедился в том, что передо мной действительно Мирдат Прекрасная, невзирая на маскарад, деревенскую одежду и неуклюжую обувь. Я подошел к ней, окликнул по имени и назвался, а потом простыми словами велел ей оставить глупую выходку, пообещав проводить домой. Однако она топнула ногой, и отвернулась от меня, и вновь отправилась танцевать с увальнем, ну а вытерпев еще одну пляску с ним, попросила проводить себя через лес, против чего он вовсе не возражал.

Тут к нему подошел и приятель. Едва оставив свет факела, грубые деревенские мужланы, не знавшие, кого провожают, принялись обнимать девиц. Леди Мирдат не способная более терпеть подобное обхождение, вскрикнула от страха и отвращения, ударив по грубой руке, которая обнимала ее так сильно, что мужлан на мгновение выпустил ее с грубыми словами. А потом подступил к ней снова, схватил, чтобы поцеловать, а она с предельным презрением, в отчаянии принялась колотить его по лицу ладонями – безуспешно, но я был уже рядом с ними. Тут она громко выкрикнула мое имя, я поймал бедного дурня и ударил его, но не так, чтобы нанести увечье, а просто чтобы он надолго запомнил меня, а потом отбросил его на обочину. Второй мужлан, едва услыхав мое имя, выпустил уже уставшую противиться служанку и бежал со всех ног. Воистину сила моя была знаменита в нашем краю.

Тогда, в гневе, я схватил Мирдат Прекрасную за плечи и крепко встряхнул ее. А потом послал служанку вперед, и она, не получив другого приказа от своей госпожи, отправилась перед нами; так мы дошли наконец до бреши в изгороди, Мирдат молча шла рядом со мной, словно бы испытывая удовольствие от моей близости. Я провел ее через брешь и проводил до Холла, и мы распрощались у боковой двери, от которой у нее был ключ. Она пожелала мне доброй ночи самым спокойным голосом, хотя явно не торопилась расстаться со мной.

Когда на следующий день я встретил ее в парке, она вела себя ровно и приветливо. Потом, в сумерках, оставшись с ней в одиночестве, я спросил, почему она все время дразнит меня, когда я хочу находиться в ее обществе, а она отвергает мою нужду. С милой и обаятельной кротостью она, конечно, поняла, что я прошу мира, вынесла свою арфу и заиграла мне на ней чудесные старинные мелодии наших детских дней. Так окрепла и возвысилась моя любовь к ней. В ту ночь Мирдат проводила меня до бреши в изгороди; ей сопутствовали три огромных пса, чтобы в свой черед проводить ее до дома. И все же потом я последовал за ними весьма бесшумно, пока не убедился в том, что она целой и невредимой вошла в Холл, ведь я не мог бросить ее одну вечером, хотя она и думала, что я нахожусь уже далеко на сельской дороге. Псы же время от времени поодиночке отбегали ко мне и дружелюбно тыкались в меня носом; я тихо отсылал их назад, а она ничего не замечала; потому что, возвращаясь домой, пела любовную песню. Любит она меня или нет, тогда я сказать не мог, хотя Мирдат обнаруживала явную привязанность ко мне. Но на следующий вечер я пораньше отправился к бреши, и о! там – возле нее – находился хорошо одетый мужчина, на внешности которого остался отпечаток Королевского Двора. Когда я приблизился, он не позволил мне пройти, но оставался на месте и надменно смотрел на меня, поэтому я протянул руку и отстранил его с моего пути.