Гай Кей - Дети земли и неба

Они услышали постукивание, приближающееся к ним. Все трое повернулись. Императрица подошла к краю террасы. Казалось, она сейчас тяжелее опирается на свою трость. Драго снова поклонился. Дживо встал и тоже поклонился.

«Как часто нужно кланяться?» — подумал Драго. И сам же ответил: «Каждый раз». Позор Сарантия лежал на них. Он ощущал его груз, как тяжелый камень.

Старуха смотрела на Леонору. На ее лице читалось нетерпение.

— Ошибка. Вам следовало приказать его казнить, — сказала она. — Было бы лучше для вашей власти, если бы он умер здесь.

— Я не считаю это своей высшей целью, — ответила Леонора. Драго увидел, что она смотрит в глаза императрицы.

— А мы вам говорили, что так должно быть. Женщина не может позволить себе поступать иначе.

— Нам придется потом в этом убедиться. Но я приняла во внимание ваш совет, госпожа императрица.

— «Я приняла во внимание ваш совет», — передразнила ее старуха, с яростью в голосе.

Андрий Дживо все еще стоял, положив руку на спинку своего кресла. Он выглядел смущенным. Ему бы не хотелось быть свидетелем этого столкновения, понял Драго. Его собственные чувства были более простыми: он был готов защищать Леонору от кого угодно, в том числе, от женщины, которая в Сарантии носила порфир.

— Мне так больше нравится, — мягко произнесла Леонора. — Заплаченный за меня выкуп возместили. Обитель имени Паоло будет построена. И я не знаю, какую пользу мне бы принесла репутация женщины, убившей своего отца.

— Не убившей. Казнившей, имея на то право. За преступление. На вашей стороне закон.

— Возможно. Закон — скользкая штука, и люди при дворе Патриарха такие же. Нам не нужна печальная известность после Филипы ди Лукаро. Так я решила, по крайней мере. Простите, если вы со мной не согласны.

— Вы боялись, — напрямик сказала ей Евдоксия. Она подняла голову. — Женщинам это свойственно.

Леонора пожала плечами, отвела взгляд, потом опять посмотрела на императрицу:

— Не хотите ли бокал вина, ваша милость?

Императрица пристально посмотрела на нее.

— Вы хотите вот так от нас отделаться?

Выражение лица Леоноры изменилось.

— Я не хочу от вас отделаться, и впредь не собираюсь этого делать. И я не боюсь. Я считаю, что нашла лучший выход. Я благодарна вам за руководство, но не откажусь от права думать самостоятельно. Вы бы хотели, чтобы я отказалась от этого? И какой бы властью я тогда обладала?

Драго переводил взгляд с одной женщины на другую. С запада дул прохладный бриз, но на террасе все еще было тепло.

Императрица вздохнула.

— Мы устали, — сказала она. — Он назвал нас старой каргой.

Леонора даже улыбнулась.

— Неужели? Ужасно глупый человек. Вы действительно любите появляться перед людьми неожиданно. Такое случается. На западе не знают императрицу Сарантия.

— Сарантий исчез, — сказала старая женщина.

— К нашему сожалению, — мрачно заметил Андрий Дживо.

Императрица пристально посмотрела на него.

— К сожалению? Неужели? Вы каждый день ведете дела с его завоевателем, купец. Ваш сын сейчас там, торгует с ним.

Дживо склонил голову.

— Мир приходит к нам так, как приходит, ваша милость. Мы можем умереть по глупости, или мужественно, или жить, как обычные люди. Мы не все рождены, чтобы стать героями, и мир лучше войны для большинства из нас.

Снова наступило молчание. И Леонора в этой тишине сказала, словно желая изменить настроение:

— У меня возникла одна мысль. Госпожа, вы знаете мозаики в Варене? В тамошнем святилище изображены две императрицы Сарантия, одна напротив другой. Говорят, этим мозаикам тысяча лет. Когда-нибудь мы можем поехать туда, вы и я, если вы…

— Правда? Зачем нам смотреть на изображения шлюхи и женщины из варваров, представленных миру достойными пурпура?

Слова — это оружие. Драго прикусил губу. Он видел, что его работодатель снова потрясен. А Леонора нет. Она сказала (и Драго Остая никогда не забывал это мгновение):

— Простите меня, императрица, но известно, что основатель рода вашего супруга был армейским офицером с восточных земель, он также не был сыном супруги своего отца. Ваш муж, да хранит его Джад под своим кровом, как все знают, плохо подготовился к вторжению османов, а ваш сын, который, несомненно, сейчас у бога в его свете, проявил храбрость на стенах и безрассудство в гибели, но это безрассудство включало безразличие к судьбе полумиллиона жителей города. Я никогда не поставлю под сомнение ваше право на гнев, моя госпожа, но разве необходимо распространять его на всех? Даже на давно умерших женщин? Я только задаю вопрос, и я понимаю, что вы утомлены. Как и я.

У Драго возникло впечатление, будто только что выстрелила пушка. Будто корабль врезался в борт другого корабля, сокрушив его. И это сделали одни только слова, произнесенные спокойно, даже мягко.

Леонора Валери, решил он в тот момент, вряд ли нуждается в его защите, если только сама о ней не попросит.

Он ждал ответного взрыва, но его так и не последовало. Вместо этого, к его изумлению, женщина, которая когда-то была императрицей, слабо улыбнулась младшей.

— Интересно, — прошептала она. — Мы ошиблись. Вы не испугались. Не все из нас боязливы.

— Не во всех случаях, — ответила Леонора. — У меня много страхов. Я бы хотела, чтобы вы оставались рядом со мной еще долго.

Императрица кивнула головой, и сделала это милостиво.

— Мы не покинем вас. Время зависит от бога, как и все остальное. Сейчас мы удалимся, и проведем вечерние молитвы, и сегодня вечером поедим у себя в палатах, — она помолчала. — До утра, Старшая Дочь Джада.

— До утра, императрица Сарантия.

— Сарантия больше нет, — повторила старая женщина.

Драго снова ощутил внутри себя эту тяжесть, годы и годы тяжести. Он смотрел, как она повернулась и удалилась в свою комнату, пройдя через тень.

Вскоре после этого он отвез своего работодателя обратно по неспокойным водам гавани, а солнце садилось позади них, освещая красные черепичные крыши Дубравы.

Две женщины ждали ее в доме, служанка и послушница, но на минуту она осталась, наконец, одна, впервые за этот день. Леонора задержалась на террасе, наблюдая, как садится солнце.

Дочери Джада вскоре соберутся на молитву в их маленьком святилище, будут молиться о Джаде в его битвах, и о самих себе в грядущей ночи, и о тех, кого они потеряли, и все назовут разные имена.

А сейчас, сидя за столом, ощущая, как бриз становится прохладнее с наступлением сумерек, она попыталась вызвать в памяти лицо Паоло и обнаружила, что ей трудно это сделать. Слегка запаниковав, она попыталась вспомнить Якопо Мьюччи, который умер всего лишь в начале весны, и его лицо тоже не сумела увидеть ясно. Двое мужчин, с которыми она спала. Разве она не должна удержать их в памяти? Разве не должна?