Гай Кей - Дети земли и неба

— Я презираю твою мелочность и жадность. За то, что ты убиваешь, потому что можешь это сделать, без необходимости. И потому, что твоя навеки проклятая Сересса не вывела свой флот из гавани, когда Городу Городов, славе бога, позволили пасть.

— Я тут ни при чем! Я тогда была еще совсем ребенком!

— Но теперь ты не ребенок, и ты им служишь, прикрываясь верой. Я вижу тебя насквозь, я очень хорошо тебя понимаю. Береги мою жизнь. Твоя жизнь закончится, когда я умру.

С тех пор прошло так много лет. С того дня ее жизнь связана с жизнью этой непримиримой женщины, скованной неумирающей яростью.

У Филипы ди Лукаро были основания считать, что она сумеет достать это запечатанное письмо из дворца Правителя. Некоторые люди многим ей обязаны, один член Совета очень хочет провести с ней ночь. Если он достанет документ и вручит его ей нераспечатанным, это будет справедливой ценой за ее тело, и она с радостью ее заплатит.

Она даже считала, что сумеет поручить кому-нибудь найти то письмо в Родиасе, с помощью Совета Двенадцати, ведь они — наверняка! — не захотят разоблачения ценного для них человека, а заодно их собственных секретов.

Но когда речь идет о Серессе, ничего нельзя знать наверняка.

Возможно, их интриги кажутся детской игрой той ужасной женщине, которая сидит в комнатах самой Филипы (всегда в этих комнатах — в кресле, в тени, день за днем, год за годом), но они могут с легкостью отречься от нее, уволить ее, разоблачить ее, если сочтут выгодным это сделать.

И есть еще то гнусное третье письмо, а она понятия не имеет, куда оно отправлено.

Она в ловушке, несмотря на всю свою власть, несмотря на легкую и приятную жизнь. И этой жизни придет ужасный конец, когда злобная старуха умрет.

Воистину, нет легких — или надежных — способов для женщины управлять своей собственной судьбой, даже если ей кажется, что она нашла такой способ на острове, в бухте Дубравы.

Тем не менее можно носить в себе ненависть, такую огромную ненависть, что она заполнила обитель и остров.

— По крайней мере, — говорила она не один раз злой старухе у себя в комнате, — мой муж не пустил на ветер империю из-за глупой лени, и мой сын не умер без всякой пользы на городских стенах. Напомните мне, что ашариты сделали с его головой после того, как надели на пику? Признаюсь, я позабыла!

Никакого ответа на издевку. Никогда. Ни разу. Лишь непроницаемая чернота этих глаз.

Этим весенним утром они обе получили известие о том, что их гость прибыл. По-видимому, не гость, а гости. Филипа впервые услышала имя мужчины, когда его ей представили. Конечно, она прочла о нем в письме от Двенадцати. И другая женщина тоже прочла, это входило в их договоренность. Евдоксия молчала, сохраняла жизнь, получала доступ ко всему, к чему хотела. Императрица-мать послала этому человеку приглашение от своего имени по какой-то причине. Она это сделала. Она делала то, что ей хотелось.

Только ни одна из них не ожидала третьего человека, вошедшего вслед за двумя первыми.

Обитель на острове была прекрасна, она стояла на возвышенности, и с нее открывался вид на все стороны. Покрытые садами террасы спускались на юг и на запад, под ними раскинулся виноградник. Они поднялись от причала по дорожке в тени кипарисов. Драго остался снаружи, у входа в комплекс.

— Я буду неподалеку, — сказал он.

Старшая Дочь обители на Синане тоже была красива, с идеальной белой кожей, с высокими скулами. Она приветствовала Леонору Мьюччи и Перо Виллани учтиво, официально, по-царски. «Однако в этой комнате ощущается некий холод», — подумала Даница, которая наблюдала, держась в нескольких шагах позади. Драго сказал, что эта женщина из Родиаса, и на острове уже давно, и…

Мысли ее прервались. Но не потому, что кто-то заговорил.

Она кое-кого увидела. У нее всегда было хорошее зрение.

Драго рассказал ей о старшей женщине, которая живет на острове Синан. Приказ приехать Перо Виллани исходил от нее. По пути сюда, под утренним ветерком, капитан рассказал о матери последнего императора, Валерия XI, который погиб и был обезглавлен и расчленен во время последнего штурма Сарантия. Императрица-мать приехала сюда вскоре после этого. Ее отослал из города сын до начала осады. Последней осады.

Однако она не просто находилась на том же острове. Императрица Евдоксия, как видела Даница, присутствует в этой же комнате.

Она сидела в тени, в алькове, справа от них, в кресле с высокой спинкой и широкими подлокотниками. Маленькая женщина, лицо трудно разглядеть в полумраке. Но Даница поняла, кто это и где здесь настоящая царственная особа, живущая так далеко от родного ей запада.

— Ты ее видишь?

— Вижу, — ответил жадек. Она чувствовала его волнение. — Детка. Я никогда не ожидал, что…

— Я знаю.

Даница удивила саму себя. Иногда так бывает. Она прошла по плиткам пола, от того места, куда падал солнечный свет с широкой каменной террасы, в тень, подобную теням прошлого.

Она опустилась на колени, сознавая, насколько она мало значит и как мало может быть полезной этой женщине. И сказала, слыша свой охрипший голос:

— Моя госпожа, прошу вас, позвольте мне.

И поцеловала ногу в туфельке сидящей женщины, находящейся так далеко от славы, от блеска, от всего того, что было раньше во всех отношениях более великим, чем все, что теперь знал мир.

— Позволяю, — ответила женщина тонким, ясным голосом. А потом прибавила: — Ты?..

— Называй ее «ваша милость».

— Я — никто, ваша милость. Мое имя Даница Градек, раньше я жила на Сеньяне, теперь на службе в Дубраве.

— На службе?

— У семейства Дживо, в качестве телохранителя, ваша милость.

— А. Ты та, которая приплыла на их корабле.

— Приплыла? Она напала на тот корабль! — это воскликнула Старшая Дочь, красавица. — К нам пришла кровавая убийца из Сеньяна. Как интересно!

— Кровавая убийца? Даница, будь осторожна!

— Но какое я могу иметь значение для нее?

— Не знаю. Но здесь чувствуется злоба.

— Это я вижу. Наверняка не против меня. Не из Родиаса!

— Думаю, это так, детка.

Старая женщина посмотрела на молодую, которая правила здесь, и невозможно было не заметить злобу и здесь тоже. Это утро может пойти совсем не так, как они представляли себе, подумала Даница.

Она отступила назад, потому что и Леонора, и художник по очереди подошли, чтобы повторить приветствие так же, как это сделала она.

— Эта женщина из Сеньяна первой узнала и приветствовала нас, — заметила женщина, которая была императрицей западного мира. — Это стоит отметить.

— Правда? — спросила Филипа ди Лукаро. — Это призыв проявить снисхождение?

— Почему Даница нуждается здесь в снисхождении? — спросила Леонора Мьюччи.