Гай Кей - Дети земли и неба

Стены, как часто говорили, не могут спасти от голода.

В то самое лето солнце на юге способно было убить, пересыхали реки и озера, сгорали побуревшие пастбища и склоны гор, на которых в жару паслись стада овец и коз.

Летом появляется чума (так бывало много раз) на кораблях купцов или вместе с путешественниками, пришедшими из глубины суши. Богатые бегут из своих городов. Болезнь опустошает целые деревни, трупы лежат непогребенными под солнцем. Белые флаги у межевых камней отмечают те селения, куда нельзя заходить.

Лето тоже может стать голодным временем до уборки следующего урожая, если запасы прошлогоднего зерна (даже там, где правители проявили предусмотрительность) истощились и амбары почти опустели. Весь мир знает истории о том, как дети умирали и были съедены, о неосторожных путешественниках, убитых во сне ради удовлетворения той же потребности.

Тебя могут ограбить и лишить всего имущества в любое время года. Твою деревню могут сжечь, превратить в пепел, уничтожить навечно, предать забвению. Твоих детей могут угнать в рабство, продать на галеры джадитов или ашаритов. Все корабли, независимо от религии, нуждаются в гребцах, прикованных к скамьям цепями, испражняющихся прямо на своем месте. Вонь галер слышна с другого берега моря, если оттуда дует ветер. Человек гребет, пока не умирает, и его тело выбрасывают в море.

А весна? Славное весеннее время, когда земля возрождается, ее пашут и засевают, когда возвращаются полевые цветы самых разных оттенков, а бледно-зеленые листики появляются на деревьях, когда желание поднимается в тебе, подобно сокам деревьев, и надежда, которую люди каким-то чудом сохранили глубоко в себе в холодные месяцы и долгие ночи, стремится опять появиться на свет… весна, увы, — это сезон войны.

Это поразительное письмо, решил герцог Серессы. Как слова видимые, так и написанные невидимыми чернилами между строчками.

Совет Двенадцати этим утром был очень взволнован. Неудивительно. Герцог поражался тому, каким спокойным сам выглядел. Прошлой ночью, после чтения этого письма, он спал крепко. И все же ни одна новость в нем не была хорошей, а некоторые внушали глубокую тревогу. Не слишком ли он охладел к делам государства? Разве он не должен тревожиться так же, как другие?

Он снова надел очки. Он держал в руке оригинал письма из Дубравы. Для остальных сделали копии.

Герцог очень хорошо помнил Леонору Валери после той поздней ночи в этой палате. Это было не так уж давно. Якопо Мьюччи присутствовал здесь вместе с ней, он был участником их хитроумно разработанного плана. Теперь Мьюччи мертв. Об этом женщина открыто рассказывала в письме.

Невидимыми чернилами, проявившимися после смачивания страниц соком лимонов, она писала: «Весьма сожалею, но нет никаких сомнений в том, что теперь в Дубраве узнают — и сообщат об этом другим — о действиях здесь предыдущей Старшей Дочери… и о ее контактах».

Даже в потайном тексте она проявила осторожность. Не написала прямо «о ее контактах с Серессой». Это говорило о зрелости, превосходящей даже ту, которая уже была заметна в ней в этой палате. Герцог напомнил себе, что собирался узнать больше о ее семье.

Он прочел еще раз:

«По-видимому, она собиралась организовать смерть женщины из Сеньяна на острове, но эти намерения были раскрыты, что привело ее к гибели. Дубрава получила в свое распоряжение вещества, позволяющие предположить, что в прошлом с другими людьми расправлялись тем же способом. Доверенный слуга Старшей Дочери — да упокоится он с миром — приложил руку к таким безвременным кончинам на острове. Он также умер».

Коротко говоря, подумал герцог, мир вскоре узнает, кем была Филипа ди Лукаро, и какую роль играла Сересса в многолетнем обмане, осуществлявшемся в священной обители.

Верховный Патриарх наверняка напишет им, и выскажется в очень грозном тоне. Он любил грозить. Потребуются деньги, и очень большие, чтобы его гнев остыл. Хорошо хоть то, что деньги способны так на него повлиять.

Чей-то кулак громко ударил по столу, где-то в середине ряда сидящих за столом. Пронзительный голос Лоренцо Арнести, раздавшийся вслед за этим, заставил стихнуть разговоры.

— Совершенно ясно, — рявкнул он, — что эта Лукаро не годилась на такую должность. Ошибкой было назначить ее туда!

Ее назначил туда герцог. Его отстраненность исчезла. Арнести всегда выводил его из этого состояния. Он снял очки, протер линзы, выигрывая время, и принял решение о необходимых сейчас действиях.

Произнес тихо, но так, что все услышали:

— Вы ведете себя, как сын осла и содержательницы борделя, синьор Арнести. Вы нас ставите в неловкое положение. Напомните мне, почему вам разрешено находиться в этой комнате?

Шокирующее заявление. Но ему доставило удовольствие его сделать. После этих слов воцарилось испуганное, напряженное молчание. Советники теперь похожи на скульптурный фриз вокруг стола, подумал герцог.

У него были более обширные планы, учитывая развернувшуюся в последнее время борьбу за должность. Арнести побагровел, разъяренный настолько, что лишился дара речи. В кои-то веки. Герцогу очень понравилась его собственная фраза. Он никогда еще не применял подобного оскорбления. Если бы они были моложе, наверное, последовал бы вызов на дуэль.

— Синьора ди Лукаро достойно служила нам много лет, — произнес герцог. — С того времени, когда еще никто из присутствующих, кроме меня, не заседал в этом Совете. Она поставляла регулярно точные сведения из надежных источников, даже от советников Правителя. Она разбиралась с теми людьми, с которыми нам нужно было разобраться, и делала это без шума. Еще какой-нибудь глупец в этой комнате желает опорочить ее теперь, когда она умерла?

Никто не изъявил такого желания. Они опускали глаза, откашливались, скрипели стульями. Один сделал знак солнечного диска.

Только Арнести заговорил снова, когда обрел голос.

— Вы смертельно оскорбили меня, господин герцог! Я требую, чтобы вы взяли свои слова обратно!

— Беру, — тут же ответил герцог. (Кое-что сделать слишком легко.)

Арнести открыл рот и закрыл его. Он и в самом деле глупец. Слишком откровенно амбициозный, открыто неосторожный, сплошные позы и угрозы. Он мог бы купить себе некоторое количество голосов на любых выборах, но у него есть враги, и их у него появится еще больше до начала выборов, если герцог позаботится об этом.

— Что будет дальше? — Это спросил Амадео Франи, сидящий слева.

Франи был уравновешенным, лишенным чувства юмора человеком. Его младший сын, который слишком явно отдавал предпочтение мальчикам, получил назначение в Дубраву с благословения и при поддержке герцога. С тех пор Амадео Франи поддерживал его во всех вопросах.