Гай Кей - Дети земли и неба

Большая ошибка, с какой стороны ни посмотреть. Их спасла только огромная удача. На войне необходима удача, но нельзя от нее зависеть.

Скандир спешился и подошел к человеку с раной в паху. Это был Илья. Он тоже немолод. Лысый, половина зубов отсутствует. Он воевал в его отряде с самого начала, после падения Сарантия. Его брат тоже был с ними, пока не умер от дизентерии пять лет назад.

Лежа на спине, Илья не отрывал от него глаз. Рана был смертельной. Он часто дышал, но не стонал, и не кричал, хотя боль должна быть очень сильной, невыносимой. Столько гордости. Их взгляды встретились. Больше двадцати лет этой трудной жизни вместе. Человек, лежащий на дороге, кивнул. Боль уносила его.

— Прощай, господин, — сказал Илья. — Свобода, — произнес он, глядя снизу вверх на своего предводителя, который привел его на смерть. И других тоже, за много лет такой жизни. Такими они были, таким был их мир.

Раска кивнул.

— С Джадом в свете, друг, — произнес он. И прикончил своего спутника на этой дороге мечом. Это было больно. Это всегда больно.

Он посмотрел в сторону леса. Увидел, что женщина тоже лежит на земле. Это была еще одна ошибка — позволить купцу охранять ее. Но ему здесь был нужен каждый человек, не так ли? Немного их у него осталось. Им придется отправиться на юг, найти там убежище, снова набрать людей. Каждый раз все труднее вербовать сторонников. Он не будет играть никакой роли в этой весенней кампании, больше не будет.

Но он обязательно пополнит отряд. Он уже слишком стар, чтобы остановиться. Что бы он делал, если бы не сражался за бога против неверных? Кто ты такой, если остановишься? Вполне возможно, он погибнет в одной из этих стычек. Но еще рано. Не сегодня.

Фактически, ему не суждено было погибнуть в бою, Раске Трипону. Его отрезанная голова так и не стала трофеем и не была увезена на восток. Вопреки ожиданиям, он закончил свои дни на хорошей кровати, и две женщины сидели рядом с ним, держали его большие, покрытые шрамами руки, священник нараспев молился о его душе. Он отдал одной из них свое семейное кольцо, чтобы она унесла его с собой. Люди, священнослужители и другие, сожгли его тело на погребальном костре в ту же ночь, при свете двух лун на небе, чтобы неверные не нашли его могилу и не осквернили ее. Он был львом в свое время.

Весенним утром он огляделся вокруг. Пятьдесят ашаритов лежали мертвые, их тела выложили вдоль дороги. Слухи постепенно просочатся, подобно воде, просачивающейся сквозь камни. Они разойдутся по Саврадии и за ее пределами. Они догонят армию калифа, опередят ее. К тому же, разбиты не просто неверные — это были Джанни и алые кавалеристы из армии вторжения. Их заманили в ловушку. Это сделал Скандир. Снова Скандир. Он уничтожил их всех, до последнего человека.

Последний человек, возможно, все еще жив. Старый воин повернулся, держа в руке меч. И зашагал к лесу. Он сделает это сам. Спрыгнул вниз, в канаву с водой, потом вылез наверх, тяжело, опираясь на меч (он был измучен, но не ранен), а потом двинулся размеренным шагом по траве, глаза его были мрачными. Непримиримый.

Он поравнялся с купцом из Дубравы, Дживо, когда все изменилось. История иногда меняется. Мы не понимаем мир. Нам этого не дано.

Даница встала.

При этом она ощущала каждое отдельное движение. Дыхание, вдох и выдох, и опять. Тико рядом с ней. Она медленно опустила руку, коснулась головы пса.

Стрела вонзилась ей в сердце с близкого расстояния, а она стояла. Богиня охоты исчезла из этого мира, ее никогда не существовало, так учат священники. Сказка для детей, говорят они, для легковерных и невежественных, чтобы рассказывать у деревенских очагов зимними ночами. И все же — она встала.

Боль была ужасной. Дышать было больно. Она дышала. Стрела лежала в траве рядом с ней. Даница нагнулась, осторожно, и подняла ее. Посмотрела на стрелу в руке. На ней виднелась кровь, но немного. На самом острие наконечника.

Она стояла. Живая. Взглянула на художника, Перо Виллани, который видел все, что произошло. Увидела, что у него открыт рот. Его лицо было белым. У него был такой вид, словно он готов был опуститься на колени или упасть без чувств. Она себя чувствовала так же. Дышала неглубоко, иначе было больно. Ей казалось, что стало светлее, чем прежде, но это, конечно, иллюзия или замешательство. Нечто в этом роде.

— Жадек? — позвала она внутри себя. — Что случилось?

Ответа не было.

— Жадек? — повторила она. Снова никакого ответа.

— Жадек!

В третий раз она выкрикнула его имя, из раны в своем сердце.

Но она уже поняла. Или поняла достаточно. Она готова была зарыдать, но не хотела рыдать здесь, при свете солнца, среди мужчин. Она сильно прижала тыльную сторону ладони к обоим глазам. Ее рука дрожала. Она была чужой.

— Жадек, прошу тебя!

Но она уже поняла, не могла не понять, как получилось, что она еще жива. Она вспомнила корабль, утро их нападения, когда Леонора шла к своей смерти у поручней, и ее остановили. Остановили. Даница знала, что оттолкнуло ее назад. Она знала от него. От своего деда. «Жадек» звала она его, с самых ранних воспоминаний, задолго до пожаров и их побега.

А если он сделал это для незнакомого человека, для женщины из ненавистной Серессы, которой совсем не знал, разве он не сделал бы того же ради нее, его внучки, которую любил даже после смерти?

Он умер в Сеньяне. И остался в ней, вместе с ней, до этого дня, защищал, наставлял, заботился. Делал так, чтобы она все-таки не оставалась одна на свете.

Теперь она осталась одна. Она больше не звала. Молчание в ней было огромным. Но стрела была остановлена. Чтобы она не погибла. Она снова вытерла глаза. Только художник видел, как она боролась со слезами. Только он ясно видел, как вонзилась в нее стрела, с того места, где стоял.

Ну, нет. Еще один человек видел. Даница осторожно вдохнула воздух.

— Он мертв? — спросила она, глядя на лежащего на земле у деревьев мальчика, которого ударили дубинкой.

Перо Виллани покачал головой. Он казался охваченным ужасом. Да и как могло быть иначе? Правда, как? И пока он не отрывал глаз от Даницы, видя, что она держит стрелу, которая поразила ее в сердце, — парень на земле внизу шевельнулся, посмотрел вверх и увидел там ее.

Этот мальчик на земле — ее брат. Она это знала.

Он был здесь, а ее дед — их дед — умер почти год назад, и только сейчас, только сейчас ушел от нее, и она поняла, что он сделал, и знала, что это уже навсегда.

«Мир — непостижимое место», — подумала Даница. Самонадеянно думать, будто ты можешь понять даже свою собственную жизнь.

— Я убил тебя, — произнес мальчик, с акцентом, но на понятном языке Саврадии.

Она покачала головой. Она понятия не имела, что сказать.