Генри Олди - Сильные. Книга 2. Черное сердце

— Не мешайте, — велел Тимир Долонунгса.

Он склонился над сестрой. Алып присел рядом на корточки. Зрелище Алыпа на корточках могло испугать кого угодно. Они помогут, беззвучно взревел я. Вылечат! Спасут! Знать бы еще, к кому я обращался. Сила наисильнейшего из боотуров сейчас стоила дешевле гнилой шкуры.

— Братья! Помогут!

То, о чем я думал, Уот произнес вслух.

— Помогут! — окликнулся я. — Обязательно!

— Аай-аайбын! Ыый-ыыйбын!

Обеими ладонями Уот зажал себе рот и отвернулся. Я тоже хотел отвернуться — и не смог. Изломанное тело Чамчай содрогалось в конвульсиях. Удаганку корежило, она пыталась вывернуться наизнанку, принять свой обычный облик. Ночью, убивая старуху Бёгё-Люкэн, она проделала это играючи — глазом не уследишь. Сейчас же Чамчай менялась мучительными рывками, а главное, по частям. Вот затрепетало, съежилось, втянулось в тело здоровое крыло. Сломанное обвисло без сил, распласталось по полу. Оно тоже втягивалось, но медленно, очень медленно. Потекли, оплавляясь, контуры птичьей головы. Клюв погрузился в этот живой расплав, уменьшился. Передние лапы — руки?! — сделались дымными, призрачными. Задние с противным звуком скребли шершавый камень.

— Тупая сочетанная травма головы и шейного отдела позвоночника, — две верхние руки Алыпа скользили над Чамчай. Плыли в воздухе, оглаживали, не касаясь тела. — Кровоизлияние в мягкие ткани головы в левой лобно-теменной области. Ушибленная рана в этой же области…

— Закрытая травма живота. Кровоизлияние в брыжейку тонкой кишки, — третий глаз Тимира мерцал иссиня-белым, мертвенным светом. — Повреждение мягких тканей передней брюшной стенки…

— …и внутренних органов брюшной полости, — Алып к чему-то прислушался. — Разрыв большого сальника. С развитием травматического шока и кровопотери…

— Закрытый оскольчатый перелом правой локтевой кости в средней трети…

— Кровоизлияние в корни обоих легких…

— Перестройка метаболизма на клеточном… Басах-тасах!

— Что?

— Бабат-татат!

— Да что же?!

В механизме проснулся гром. Когда он затих, стрекот сделался громче, быстрее. Механизм лязгнул, запнулся, опять защелкал — басовито, натужно. Неподалеку от нас упала черная глыба величиной с теленка, исчезла в разломе, в полыхающей зарницами мгле. За ней последовала глыба-корова, глыба-бык.

— На молекулярном уровне! Это уже не травма!

— Не травма, — согласился Алып. — Это она сама.

— Обратная мутация?

— С корректировкой фенотипа…

— Только фено?

Что они там бормочут?!

Над нами рычал и грохотал разъяренный зверь. В вышине, меж бешено крутящихся зубчатых колес, железных балок и осей, сверкали далекие молнии, озаряя механизм синими вспышками. Вниз падали не только камни. Огромные капли воды — слезы надмирного исполина — проносились мимо, расплескивались об уступы тысячами мельчайших брызг. В водяной пыли загорались и гасли крохотные радуги. Иногда вдоль стен пролетали острые осколки льда. Один такой разбился о памятный мне карниз, превратился в сверкающее крошево, затем — в пар. Вода? Лёд? Неслись раскаленные докрасна медяшки, оставляя за собой огненные следы. Грязно-бурые комья распадались на лету: осенние листья? Хлопья ржавчины?!

Зала тряслась. Шел безумный дождь. Мы с Уотом ждали, готовые в любой момент стать боотурами.

— Не знаю. Вот, смотрю, — третий глаз Тимира замерцал так, что у меня защипало под веками, будто песку туда сыпанули. — Похоже, она задействовала дополнительную кодировку…

— Чужая ДНК? Рекомбинация генома?!

— Быстро! Слишком быстро…

— Процесс вышел из-под контроля.

— У нее и без травмы было мало шансов. А теперь…

— Что ж ты так, сестренка?

— Зачем?!

Чамчай хрипела и менялась. Заходилась в жутком кашле и менялась. Дрожала всем телом и менялась, менялась, менялась. Алып с Тимиром заслонили ее от меня, мне было плохо видно, что происходит с удаганкой.

— Я знаю, зачем, — сказал Алып.

Тимир кивнул:

— Я тоже. Что тут знать?

Они повернулись и уставились на меня во все девять глаз. Под их взглядами мне захотелось провалиться сквозь землю, врасти в камень, слиться со стеной. Я чувствовал себя виноватым, виноватым, очень виноватым.

В чем?!

— Подойди, — сказал Алып. — Попрощайся с ней.

Мне сказал, не Уоту.

Братья расступились. Я шагнул ближе — и в первый миг не узнал Чамчай. Хвост? Когти? Нос-пешня? Острые ключицы? Все исчезло, как не бывало. Передо мной лежала женщина. Обычная женщина, ни разу не адьярайша. Изможденная, изломанная, она едва дышала. На миг почудилось: передо мной Жаворонок! Нет, ошибся. Чамчай, ну конечно же, Чамчай…

Медленно, с видимым усилием, она открыла глаза. Карие, отметил я. Глаза карие. В жизни бы не подумал! Если раньше глаза Чамчай рдели раскаленными углями, то теперь их подернула смертная пелена. Я присел рядом, погладил умирающую по руке:

— Ты красивая.

— Врешь, — дрогнули губы. — Врешь и не краснеешь.

Я кивнул:

— Ага. Я от правды никогда не краснею.

— Врешь…

— Ты красивая. Очень красивая.

Чамчай улыбнулась. По лицу ее прошла едва заметная рябь, как по глади озера от дуновения ветра, и лицо живой стало лицом мертвой.

— Почему?!!

Мой кулак врезался в пол, кроша твердый камень. Черты Чамчай расплывались, оживали, дразнили надеждой. Я пла̀чу? Я правда пла̀чу?!

На плечо легла чья-то рука:

— Не казни себя.

— Я…

— Ты не виноват. Она сама, доброй волей…

Нет, я не понял. Тогда — не понял. Много позже мне объяснили на пальцах, рассказали и про то, что я полагал обрядом, и про кровь Жаворонка, и про убийственное решение Чамчай. И про время, которое можно повернуть вспять для отдельных, как выразились мои собеседники, процессов в организме. Можно ли оседлать бешеного жеребца? Можно. Можно ли вскочить в седло? Разумеется. Можно ли заставить жеребца пятиться задом? Да, если повезет. А если не повезет, можно сломать себе шею. «Время, — сказали мне, — переносит энергию со скоростью большей, чем скорость света. Оно может вмешиваться в события, изменяя степень их энергетичности. Но стоит допустить мельчайшую ошибку, неточность в расчетах…» О, рассказ моих чутких, внимательных, моих доброжелательных собеседников был полон сочувствия! Они думали, что знать правду — это хорошо. Балбесы! Их объяснения вспороли мне печень. Лучше бы я прозябал в неведеньи! Нельзя говорить женщинам правду. Нельзя, и все. Красивая, красивая, очень красивая! — только это и можно. Вот я и сказал это Чамчай.

Поздно. Слишком поздно…