Генри Олди - Сильные. Книга 2. Черное сердце

— Нет, я!

— Состязания!

— Состязания!

— Со-стя-за-ни-я! Со-стя-за-ни-я!

— Чтоб вас, басах-тасах! — грязно выругался смазливый. — Бабат-татат! Никто никуда не едет! Никто никого не спасает! Никто ни с кем не состязается! Поняли? Разъезжайтесь по домам…

— Невеста!

— Невесту — победителю!

— Со-стя-за-ни-я! Со-стя-за-ни-я!

Они ее привезли, с некоторым трудом сообразил, а может, припомнил Суорун. Мы состязались, а они привезли. Из плена. От Уота Усутаакы. Освободили. Вернули… Мысли ворочались с отчаянным скрипом. Вопли боотуров мешали сосредоточиться. Но Бэкийэ Суорун очень старался. Он и раньше не считал себя дураком, и сейчас не считал, а вот поди ж ты — алатан-улатан! — никак не мог ухватить за хвост верную мысль.

Ф-фух, ухватил!

— Это ты невесту освободил?

Смазливый тяжко вздохнул:

— Нет.

— Не ты?

— Не я.

— Уруй! — возликовал одноглазый Суорун. — Состязаемся! Кто победит — женится!

— Со-стя-за-ни-я! Со-стя-за-ни-я!

Всё опять стало просто, ясно и правильно.

— Давай с нами! — от большой широты души предложил адьярай. — Вдруг победишь? Хотя вряд ли, ты же слабак. Я — Бэкийэ Суорун, а ты?

— Юрюн Уолан.

— А ты? — Суорун вспомнил слова младшего насчет сестры. — Ты Кюн? Кюн Дьирибинэ? Невестин брат? Мой шурин?

— Мой шурин! — загорланили боотуры. — Мой!

— Шиш тебе!

— Тебе шиш!

— Оплеванный! Оплеванный шиш!

— Молчи!

— Сам молчи!

— А это кто?

Суорун указал на голого здоровилу.

— Это мой… — смазливый запнулся. — Мой…

— Меньшой, — прогудел голый. — Я его меньшой. Он сильнее.

Волна дрожи аж подкинула голого, вызвав смех ватаги.

— Меньшой? Замерз, меньшой? Звать-то как?

— Уол [68] Уол — парень. Сокращение от Уолан — юноша. Нюргун назвался укороченным именем Юрюна, подразумевая, что он по отношению к Юрюну — младший, более слабый, зависящий от брата. , — стуча зубами, откликнулся голый.

— Уол? Суодалба [69] Страшный дух Тимир Суодалба Ойуун, живущий на втором снизу небе (мэнэриктээх халлаан; «сумасшедшее небо») считался виновником истерии, эпилепсии и ряда других заболеваний. Боотур-насмешник намекает: Нюргун одержим этим духом, потому его и трясет, как в припадке. , гыы-гык! — хохотнул кто-то. — Гляди, как его трусит, бедолагу!

— Гыы-гык!

— Хыы-хык!

— Суодалба!

— Суодалба Уол! Парень-Трясучка!

Смазливый Юрюн Уолан сжал кулаки. Не видя причин для драки, адьярай решил сгладить раздор:

— Меньшой — в смысле, слуга? Твой слуга?

Юрюн Уолан зыркнул исподлобья, но кулаки разжал. И то верно: чего за слугу кулаками махать? Чай, не родич…

— Возвращаемся?

— Айда!

— Дочку! Дочку отцу везем!

— Невесту!

— Радость в дом!

— Состязания, да!

Дочь Сарын-тойона взял в седло смазливый. Садиться на коня к кому-либо, кроме него, девица отказалась, хотя предлагали наперебой. Бэкийэ Суорун ехал рядом, время от времени поглядывая на свою будущую жену. И впрямь красавица, не врут люди. Даже в обносках, с сажей на щеке — красавица! Отмоем, сыграем свадьбу, детишки пойдут… Мысли текли приятно, грели сердце. Но что-то бередило салгын-кут, воздушную душу адьярая, тревожило, беспокоило, как соринка в единственном глазу. Чаще, чем хотелось бы, Суорун оборачивался и смотрел, как голый Парень-Трясучка бредет позади ватаги и тащит на плече вторую девицу, тоже вполне годную в жены. Вредная девчонка показывала адьяраю язык, и соринка в глазу — в башке? — начинала царапаться хуже рыси, схваченной в охапку. Что-то было не так.

Что?!

Впрочем, Суоруну повезло. Когда раздались крики, громыхнул лязг боевого железа, а с чистого неба ударила молния о семи зубцах — и соринка, и все мысли, сколько их там было, разом вылетели у Бэкийэ Суоруна из глаза, из ушей, из потаённых уголков разума, чтобы умчаться далеко-далеко.

Кырык! Битва!

Суорунов папаша (голова — во! котёл!) говаривал: «Какая свадьба без драки?!»

Я не узнавал алас, знакомый с детских лет. Впереди, сколько хватало глаз, шляпками бесчисленных грибов рассыпались юрты. Раньше их тут не было. И добро б обычные юрты! Берестяные урасы; цветастые балаганы, какие даже на небесах видишь только на праздники, когда съезжаются гости. Кривобокие холмики землянок; халабуды из бревен, жердей и кусков ржавого железа…

Над безалаберным городищем стоял гул, смутный и неумолчный. Казалось, в аласе, как в дупле дерева, жужжат пчелы, раздраженные вторжением лесного деда. Потянуло дымком, в пряные ароматы разнотравья вплелся запах жарящегося мяса. Течет сок, корочка подгорела на открытом огне… У меня забурчало в животе. К солнцу взлетел смертный визг жеребенка под ножом, ему в ответ громыхнул вопль:

— Арт-татай! Алаатыгар!!!

И рычащим эхом:

— Ар-дьаалы! Арт-татай!! Буйа-буйа, буйака!!!

Навстречу нам, сверкая очами, воздвигся крылатый исполин в светлых развевающихся одеждах:

— Кто еще тащится?! Моей невесты хочет? Смерти хочет?!

Рядом с исполином поднялся огромный черный адьярай. «Уот! — едва не заорал я от радости. — Живой!» Хорошо, что не заорал. Радоваться было нечему: ну, большой, ну, черный. Одна рука разделена в локте на две. Нога ветвится в колене. Глаз тоже один, а лицо — другое. Плямкает, отвиснув чуть ли не до груди, широченная нижняя губа. Подбородок скошен горным утесом. Нос здоровенный, в пол-лица; весь растрескался…

Нет, не Уот.

На шее у адьярая болталась облезлая грязно-желтая шкура. Кому она принадлежала, какому зверю — этого я не знал. Остальное тело, несмотря на лето, кое-как прикрывала рваная доха: длинная, до пят.

— Алаатынга-улаатынга! Хыы-хык, гыы-гык! — раскатисто захохотал великан, тыча пальцем в крылатого исполина. — Ой, от смеха умру!

Лицо крылатого налилось дурной кровью. В мирном одеянии проступил боевой металл.

— Удирай, покуда цел! — с яростью взревел исполин.

В руке его возникла плеть, скрученная из десятка стальных проволок, надраенных до ярчайшего блеска. Меж концами проволок с треском проскакивали синие колдовские искры. Адьярай лишь оскалился в ответ, блеснув щербатой железнозубой ухмылкой, и скрутил сопернику такой шиш, что покойный Уот обзавидовался бы насмерть.

Шиша крылатый стерпеть никак не мог. Плеть его со свистом и скрежетом взлетела ввысь, обожгла ударом замешкавшееся облако. Гром шарахнул так, что мне почудилось: небеса раскололись! Стаей волков взвыл ураганный ветер, срывая и опрокидывая ближайшие балаганы. Проволоки обернулись молниями о семи зубцах каждая, свились в тугой жгут и, повинуясь хозяину, хлестнули по сопернику, уже облачившемуся в трехслойный доспех.