Генри Олди - Сильные. Книга 2. Черное сердце

В глазах предательски защипало.

— А кто драться станет — шиш ему вместо невесты!

— Шиш!

— Шиш оплеванный!

— Шиш вместо чести!

— Шиш!

— Шиш вместо угощения!

— Го-го-го!

— Голодом уморим!

— Хорошо сказал!

— Язык — во! Лопата!

Вижу, мальчик мой. Вижу. Ничего у вас не хорошо. Ты никогда не умел врать. Но Закон соблюден, и я не могу вмешаться. Однажды я уже переступил через самого себя. Второго раза я не переживу. Давай сам, а? Дальше сам, как получится… Сам? Нет, папа. Давай вместе. Ты только ничего не делай, а? Ты ничего не делай, а у нас все равно получится вместе. С тобой и с мамой. С Умсур, Нюргуном, Айталын, Мюльдюном… Вон нас сколько!

— Забияку угомоним! Изгоним!

— Изгоним, да!

— Вон! Кыш! Пусть проваливает!

— Уруй!

— Уруй!..

— Кырык!

— Сам ты кырык! Уруй! Уруй-айхал!

Папина улыбка таяла в небе. Солнце мазнуло теплыми пальцами лучей по лицу Закона-Владыки, по папиным густым волосам, едва тронутым сединой — и в шевелюре Сиэр-тойона на миг вспыхнули два блика.

Две золотые нити.

Я задохнулся, отступил на шаг. Всегда я был уверен: это сказка. В детстве мама рассказывала мне на ночь историю от трех волшебных волосках. С их помощью отец может выручить любого из нашей семьи. Спасти, вытащить из передряги… Золотой волос, протянутый мне с разверзшихся небес. Жгучая жижа в паучьем колодце — и золотой спасительный волос. Два солнечных блика в кудрях отца. Два! Теперь я не сомневался: раньше их было три.

Лысеешь, папа. Годы?

С вами облысеешь, сынок. Последний чуб выдерете.

Папа!

Юг затянуло голубизной. Кричи, не кричи, никого нет.

— Завтра — состязания! С утра!

— А сейчас?

— А сейчас — пир! Ешьте, пейте!

— Уруй!

— Уруй!

— Уруй-айхал!

— Уруй-мичил!

— Уруй!..

Буура Дохсун и Тонг Дуурай усыхали медленно, с явной неохотой. Исчезали, втягивались в тела доспехи и оружие, исполин и великан уменьшались в размерах…

— Я! Я — лучший!

— Ха! Я выиграю!

— Невеста моя! Никому не уступлю!

— Мне уступишь!

— Шиш!

— Тебе шиш!

— Выкуси!

Гомонили боотуры, орали слугам, чтоб несли кумыс и мясо. Много мяса, много кумыса! Очень много! Пировать будем! А завтра! завтра…

Ко мне подошла Айталын. Встала рядом, окинула пестрое сборище неприветливым взором. Сморщила носик:

— Сколько дураков собралось!

Поразмыслив, моя сестра уточнила, будто гвоздь забила:

— Один Кюн умный.

— А я? — спросил я. — Я тоже дурак?

— Ты честный, — откликнулась Айталын. — Тебе не повезло.

— Честный дурак? А что? Даже имя Нюргуну выдумать не смог. Хорошо, он сам нашелся: Парень, мол. Парень-Трясучка. Узнай эти балбесы, кто с нами…

Айталын ткнула меня кулачком в бок:

— Молчи, дурак! Подслушают…

Я представил, что начнется, узнай женихи про Нюргуна, и похолодел. Тот самый? Самый Лучший? В ушах забубнил, захрипел голос покойника-Уота: «Хочу, чтобы самый. Другие — слабаки! Скука! Нюргуна хочу!» Тут бы таких Уотов в очередь выстроилось: «Сильный? Самый сильный? Я самый сильный! Выходи биться!»

— Убьют его, — пробормотал я. — Слишком их много, балбесов. Дюжина измотает, тринадцатый прикончит.

— Молчи, — повторила Айталын. — Никто и не узнает. Видал драку?

— Видал.

— Повезло еще, что Кюн справился. А ну как не справится?

Я не стал рассказывать сестре, что я думаю по поводу давешней драки. Драка? Это не драка была, а песня! Песня дедушки Сэркена, ага. Медный змей-восьминог, железный орел-двуглавец? Как же, помню! И вот: плеть из молний, огонь изо рта… Где ты, дедушка Сэркен? Прячешься? Признавайся: ты воспел? Я-то знаю, как оно на деле: колотушкой по башке, рогатиной под ребра. Или просто сдавили, душат, вздохнуть не дают. Никаких тебе молний, змеев с орлами… А чтобы один боотур двух других разнял — такого, наверное, даже ты, дедушка, не сочинил бы! Чудо из чудес! Однако ж разнял, и кто? Зайчик! По сравнению с этим плеть-молния, адьярай-огнеплюй — баловство, детская забава.

Легкое преувеличение, сказал бы дядя Сарын.

— Эй, Зайчик!

Приосанившись, Кюн Дьирибинэ что-то втолковывал Бэкийэ Суоруну. Одноглазый степенно кивал, соглашался. Вид у Зайчика был столь рассудительный, что меня аж зависть взяла.

— …прав, виноват — без разницы!

— Верно! — согласился Суорун. — А то в прошлый раз…

— В прошлый? — я подошел ближе.

— Ну, когда Буря с Тонгом сцепились…

— Так это у вас не впервые?!

— Какое там впервые!

— И что?

Одноглазый пожал плечами:

— Ничего. Разняли.

— Кто разнял?!

— Он и разнял, сын Первого Человека! Мой шурин! Уважаю, да!

Я уставился на Зайчика:

— Ты? Разнял?!

— Разнял! — Кюн гордо подбоченился. — Свадебное перемирие!

— Когда это ты успел?!

Мои собеседники задумались. Адьярай шевелил губами, Кюн загибал пальцы на правой руке. Рука Зайчика больше не висела тряпкой, пальцы прекрасно сгибались-разгибались. Ну да, на нас, боотурах, все зарастает, как…

— Вчера?

— Позавчера?

— Кюн, — я старался говорить внятно, словно ребенку втолковывал, почему рубаху не носят шиворот-навыворот. — Вчера тебя здесь не было.

— Врешь! А где я был?

— Ты был в Нижнем мире.

— Точно?

— Точней не бывает. Ты был в плену. В плену у Уота Усутаакы.

Зайчик моргнул. Открыл рот, собираясь ответить. Клыки! Клыки исчезли. Зубы парня выглядели острее, чем до пленения, и только. Шея? Короста, подозрительно смахивавшая на чешую, сошла. Обычные царапины, пустяк.

— У Уота? В плену? Ты уверен?

— Ты что, не помнишь?!

— Помню, — в голосе Зайчика я не услышал особой уверенности. — Ну да, Уот. Я с ним бился. В плену сидел…

— Кто же тогда здесь драчунов разнимал?!

Мы обернулись к Суоруну. Адьярай смутился:

— Он? Не он? Кто-то разнял, дьэ-буо!

И удрал, желая избежать дальнейших расспросов. Пусть бежит, от них с Кюном толку все равно не добьешься. Вспомнился давний разговор дяди Сарына со светлой Айысыт: «Ты спасла Саб и детей, но объяснить, как ты это сделала, не можешь. Ты не осознаешь свои навыки. Тебе это даже не интересно…» Тогда я мало что понял. А сейчас не понимал вообще ничего.

— Айда в дом, — вздохнул я. — Родителей обрадуем.

— Обрадуем? — удивился Кюн.

И вдруг просветлел лицом:

— Мы ж в плену сидели! Они нас заждались. Айда!

По дороге я трижды осмотрел пальцы своей правой руки. Когтей не было. Совсем. Разве что ноготь на мизинце выглядел длиннее обычного.

— Вот, — говорю я. — Вернулись.

— Ах-хаа! — дядя Сарын ликует. — Уруй!

Ликует он долго. Закончив, наклоняется ко мне:

— А ты кто таков, юноша? Каких родителей будешь?

Ну, то, что дядя Сарын — Первый Человек, я увидел еще с порога. Тут и слепой увидел бы! Я только не знаю, как давно он Первый Человек. Неужели с момента моего отъезда в Нижний мир? Я, значит, уехал пленников спасать, а Сарын-тойон взял и опять запервочеловечился? Если так, трудно мне с ним будет. Скажу: «Усохни!» — а он бац, и глаза откроет! Может, сразу его мордой в пол ткнуть?