Терри Брукс - Тейнквил

Он сидел в темноте и думал о том, насколько малы шансы, что этот его план сработает. А был ли лучший план? Не было ли чего–то еще, что он мог сделать?

Он заканчивал трапезу, когда под дверь просунули клочок бумаги. На мгновение он уставился на него, затем вытянул руку, чтобы его забрать. Он наклонился к нижней части двери, где тонкая полоска света давала достаточно освещения, чтобы он смог разобрать слова, и прочел:

ПОМОЩЬ ИДЕТ.

Бек мгновенно узнал почерк. Эти слова были написаны той же рукой, что и записка, которую он и Рю получили, когда прибыли в Паранор, та самая, в которой их предостерегали никому не доверять. Он так и не смог раскрыть, кто ее написал, и, по правде говоря, совершенно забыл о той записке до этого момента.

Лежа на полу рядом с щелью под дверью камеры, он снова прочитал ее. Мог ли он доверять написанному? Мог ли он поверить, что написавший сумеет найти способ его освободить? Сколько ему придется ждать, чтобы это выяснить?

Он слепо уставился в темноту камеры в поисках ответов.

Сначала он услышал голоса, тихие, но настойчивые, звучащие, как один, гудящие, а потом поющие, слов было не разобрать, но сам их звук был четким, ясным, притягивающим.

…Пендеррин…

Прошептала она из общей массы.

…Я вернулась…

Однако это был не ее голос, он сразу же это понял. Это не только не ее голос, а вообще ничей.

…Я же говорила, что вернусь. Я ведь обещала, не так ли…

Он лежал там, где уснул перед рассветом, обессилев от ее поисков после того, как осознал, где она могла находиться и что могла сделать. Отчаявшийся от беспокойства, он продирался через древний лес как безумец, обходя старые стволы и погружаясь в тени, зовя ее по имени до тех пор, пока не смог продолжать от усталости. Потом, удрученный и потерявший надежду, он рухнул на землю. Этого не может быть, продолжал он говорить сам себе. Его подозрения были беспочвенными и объяснялись его слабостью и шоком от потери пальцев. Это была лишь игра его воображения, рожденная от неправильного истолкования слов Тейнквила, от страха, возросшего после мрачного напоминания этого дерева о том, что его дар в виде темного жезла требовал такого же дара от него. От тела. От сердца.

…Пендеррин, проснись. Открой глаза…

Однако он продолжал держать глаза закрытыми, укутавшись в комфортную темноту, чтобы не видеть ее, не желая, чтобы исчезли последние крохи надежды. Он пошевелил поврежденной рукой, ощупав здоровыми пальцами места, где находились потерянные пальцы, обнаружив, что обрубки зажили и боль пропала. Не так уж и плохо, подумал он, потерять часть двух пальцев. Особенно, за то, что ему было дано взамен. За то, что он сможет теперь найти свою тетю. За будущее Четырех Земель. Это было не так плохо.

Кроме потери Синнаминсон.

— Зачем ты это сделала? — наконец спросил он настолько тихим голосом, что едва расслышал собственные слова.

Ответом на его вопрос была тишина, долгая и пустая, все голоса затихли, а пустоту, которая образовалась после их ухода, постепенно заполняли лесные звуки.

— Зачем, Синнаминсон?

Ответа по–прежнему не было. Внезапно испугавшись, что он полностью ее потерял, Пен поднял голову и огляделся. Он был один, развалившись на травянистом клочке земли, где заснул прошлой ночью, темный жезл, покрытый темными и таинственным рунами, лежал рядом с ним, блестя своей гладкой поверхностью.

— Синнаминсон? — позвал он.

…Для меня это была возможность стать тем, чем я бы, в противном случае, никогда не стала…

Она говорила с ним прямо из воздуха.

…Я свободна от своего тела, Пен. Свободна от своей слепоты. Свободна так, как никогда не смогла бы быть. Я могу летать повсюду. Я могу видеть то, чего никогда прежде видеть не могла. И не так, как делаю это теперь. Я больше не одна. Я нашла семью. У меня есть сестры. У меня есть мать и отец…

Он не знал, что сказать. Ее голос был таким счастливым, однако, это ее счастье делало его несчастным. Он ненавидел себя за такую реакцию, но никак не мог это изменить.

— Ты сама выбрала сделать это? — спросил он, эти слова даже для него самого прозвучали грустно и жалобно.

…Конечно, Пендеррин. Ты думал, меня насильно заставили стать одной из них? Это был мой выбор — сбросить свое тело…

— Но ты ведь знала, что по–другому мне бы не дали ветку Тейнквила, да?

…Я знала, что это был правильный поступок. Так же, как поступил и ты, когда согласился прийти сюда, чтобы найти это дерево и обратиться за помощью, чтобы освободить свою тетю…

— Но ты знала, — продолжал настаивать он, отчаянно пытаясь добиться от нее этой маленькой уступки. — Ты знала, что поможешь мне, став эриадой. Ты знала, что для того, чтобы Тейнквил дал мне свою конечность, требовалось отдать себя Тейнквилу.

Она замешкалась лишь на мгновение.

…Знала…

Она кружилась вокруг него частичкой эфира, бесплотным голосом на фоне тихого пения ее сестер эриад, ее новой семьи, ее новой жизни. Он попытался увидеть ее по звуку голоса, но не смог этого сделать. Он хорошо помнил ее, однако усилий для того, чтобы создать образ по одному ее голосу, оказалось недостаточно. Он не хотел, чтобы она стала частью какой–то картины — он хотел, чтобы она вернулась живым, дышащим человеческим существом, и те образы, что он сумел создать в своей голове, не смогли запечатлеть ее именно таким путем.

Он устало откинулся назад.

— Когда ты решила это сделать? — Голос его сорвался от захлестнувшего отчаяния. — Почему ты не сказала мне? Почему не рассказала об этом?

Пение усилилось и ослабло, как волна эмоций, рожденных дуновением ветерка.

…Что бы я тебе сказала? Что люблю тебя так сильно, что не могу представить жизнь без тебя, но я достаточно взрослая, чтобы понимать, что любить кого–то так сильно не всегда является единственным мерилом жизни? Выбор любви никогда не будет корыстным…

— Если ты любила меня так сильно…

…Я сильно люблю тебя, Пендеррин. Ничего не изменилось. Я по–прежнему люблю тебя. Но ты был послан сюда по другой причине, настолько важной, что ради нее можно пожертвовать чем угодно — даже мной. Я это знаю. Я поняла это в ту же минуту, когда услышала, как эриады разговаривают со мной. Они рассказали мне, что было нужно — не напрямую, не словами, а при помощи песни, звучания своих голосов. Я поняла…

Он закачал головой:

— Не думаю, что могу сделать это без тебя. Я даже не могу ясно мыслить. Я едва могу двигаться.

По сравнению с голосами ее сестер, спокойными, как легкий бриз жарким летним днем, ее голос зазвенел тихим смехом.

…О, Пен, это пройдет! Ты продолжишь делать то, для чего ты был послан! Ты найдешь свою тетю и вернешь ее домой. А я уже воспоминание, постепенно угасающее…