Елена Тыртышникова - Поле под репу

— Сладкоежка, — одними губами произнесла Дуня. Кто же ещё мог быть таким же надёжным и желанным? Кто мог ради неё оседлать боевого слона, пусть и карликового? Кто…

Жених кивнул. Девушка, скидывая оковы-подруг, потянулась ввысь. Он шевельнулся, заставляя серого великана наклониться — тело невесты крепко обвил мощный хобот, сжал, перехватывая поудобнее… и вдруг расплёлся шёлковой лентой.

Куда? Почему? Как же так? Зачем? Не уходи!

И Дуня очнулась — из-под неё осторожно, но настойчиво высвобождали руку.

Неужели всё это только сон, дурманяще-сладкий? Но тогда отчего она лежит в объятиях мужчины?

— Хе, рука затекла, герой-любовник? — донеслось откуда-то со стороны и сверху.

Девушка осторожно посмотрела на мир сквозь ресницы. Удивительно, она умудрилась пробудиться, ничем, однако, себя не выдав, лишь на мгновение приоткрыв глаза — с ней такое часто бывало в незапланированный выходной. Привыкшее к звону будильника тело велело ставать, а разум утверждал, что можно ещё поспать. Правда, сейчас Дуня бодрствовала.

— Лу, тебе ещё не надоело? — раздражённо зашипел менестрель. — И потише ты, разбудишь.

— Куда там! Продрыхнет до рассвета. Так что в твоём распоряжении ещё пять часов, мальчик мой. Пользуйся.

Ответом послужил лишь полный досады вздох. Приятное тепло, как и опора, отдалились. Странница окончательно упала на спину.

— Ты куда направился?

— В кусты!

— За границы купола не заходи. Второй раз от серебрянки я тебя не спасу. Не успею.

— Понял.

Ни зги не видно. Зато ничто не мешало вспоминать, как Дуня оказалась в столь сомнительном положении.

Она, задыхаясь, попыталась сдёрнуть с себя платье. Музыкант, только что с готовностью раздевавший, не дал продолжить стриптиз и велел мастеру Лучелю поторопиться. Мотивы, надо сказать, у парня отличались оригинальностью, но, похоже, девушка и впрямь не остановилась бы на одежде. Чародей на это даже не разродился привычно саркастической нравоучительной и одновременно пошловатой репликой, а только крикнул: «Я сейчас!» А через миг: «Успел!» Что — Дуню не интересовало, её накрыло ледяным холодом, который с тем же успехом, с каким до него жара, отнимал воздух у пустых лёгких. Девушку трясло и не в последнюю очередь от ужаса, ибо окружающий мир резко изменился.

В их пятачке с пожухлой травой, с белёсыми деревцами-поганками, без разлагающихся останков и практически без скелетов различного рода военных конструкций царили спокойствие и тишина. За незримыми, но ощущаемыми границами волшебного купола бесновался ветер. Он кидался частями тел, обломками оружия и телег, обрывками знамён и одеяний. И поднимал к бурлящим, словно котёл с колдовским зельем, небесам клубы пыли. Странно, когда маленький отряд брёл среди трупов, не казалось, что земля суха. Да, она была мертва и влажно не чавкала под ногами, пытаясь захватить в болотный капкан-трясину ступни, но мелкого мусора на полях не хватило бы, чтобы застить взор. Творящееся вне магической преграды более походило на песчаную бурю Эстрагона, чем на ураган лесостепи. Чудилось, что за завесой пылевых вихрей кто-то бродит и тяжко вздыхает, но до укрытых силой мастера Лучеля путников не долетало ни звука. Однако самым жутким было небо. Безумная иллюстрация к Апокалипсису… и прекрасное: сумеречное, с отблеском ушедшего заката — глаз шторма прямо над головами незваных гостей.

Дуня, лишённая доспехов-объятий, обхватила себя руками. Только с приходом мороза она заметила, что изо рта певца вырываются облачка пара, что ресницы и ставшая усами и бородой щетина спасителя заиндевели. Но почему он не прижимает её к груди?.. Потому что, дрожа, снимал с себя куртку. Зачем?.. Укутать глупую подопечную.

«Ну, попадись мне этот ублюдок! — мастер Лучель стоял поодаль и всматривался в тёмную даль. — Только попадись. И тот гадёныш, что ему поставил эту дрянь! Я уж ему… Но сначала выясню, зачем, ради чего он уничтожил целый мир…» — «Лу! — воззвал к напарнику менестрель. — Лу, мы сейчас околеем!» — «Вот дерьмо, — позабыв красоту дуниного языка, безыскусно, как это делал певец, ругнулся волшебник. Подскочил к парочке, поддел девушку за подбородок. — Серебрянка. Подхватила. И тебя заразила…» — «Без тебя знаю. Можешь что сделать?» — «Могу».

И стало просто, а не убийственно холодно. А затем были подруги-соседки, громадный слон и хобот, обернувшийся мужской рукой…

— О! Как будут разочарованы дамы, когда прознают, за каким занятием ты сочиняешь романтические баллады, — оборвал напев мастер Лучель.

— Ну что ты, — фыркнул менестрель. — За ним я только песни конкурентов исполняю. Так сказать, для ускорения процесса.

— Ага, станешь утверждать, что эта гениальная строфа не твоего производства?

— Ну… моего… — вынуждено признал музыкант. — А, может, и не моего. В голове, знаешь ли, всякое вертится. И… — Дуня живо представила, как защитник разводит руками и смотрит… то ли вверх, то ли в сторону, то ли вглубь себя, переполненный чувством, которое нельзя объяснить. Ведь оно на то и чувство, чтобы чувствовать. — Лу! Я не властен над собой. Иногда мне достаточно скрипа ветки, чтобы песня попросилась наружу. Она может быть глупой, неказистой, ерундовой и, тем более, она может оказаться услышанной когда-то и где-то. Я могу её тотчас позабыть… но я не могу её не озвучить. Я не спорю, я не лучший из поэтов, но…

— Душа у тебя художника и с этим уже ничего не поделаешь, — хмыкнул чародей. — Это-то, мальчик мой, твоего отца и расстраивает.

— Это? Нет, Лу. Отсутствие у меня мозгов его беспокоит, но не быть — не стать! — мне его наследником… Ладно, замяли. Ты чего меня не поднял? Вроде как моя смена.

— Незачем. Мне не спится, купол ни живого, ни мёртвого не пропустит. К тому же вас прерывать не хотелось: впервые вижу, чтобы любовью занимались во сне…

— Что?! — рявкнул во всю глотку певец.

«Что?!» — мысленно вторила Дуня. Не очень-то приятно пропустить, хм, такое. Девушка осторожно себя ощупала. С точки зрения странницы, для столь увлекательного дела на ней имелось слишком много одежды, причём не только своей: поверх так и не расшнурованного до конца платья смирительной рубашкой висела куртка менестреля. Тяжеловатая, широкая и длинная — если бы не рукава и плечи не по размеру, то общепринятые нормы морали вполне позволили бы Дуне щеголять на улицах только в чужом наряде, и никому бы в голову не пришло осуждать девушку за беспутство. Вот и разгадка странному подвенечному платью, даже исцарапанной груди нашлось объяснение — топазовая брошь.

— А что — что? — полным благолепия голосом поинтересовался маг, затем не выдержал и рассмеялся. — Ладно-ладно, герой-любовник, с лица-то не спадай. Преувеличил я немного. Вы только обнимались. Но как страстно!