Елена Тыртышникова - Поле под репу

— Лу… — облегчённо выдохнул музыкант. И явно смущённо добавил: — Так теплее.

— Ну да, ну да, — звякнуло, наверное, волшебник кивнул. — Вопрос: кому? Куртку ты ей свою отдал…

— Ты видел, как её трясло?

— …одеяло моё, щедрый мальчик, тоже подсунул…

— Тебе ж оно без надобности. А девушкам на голой земле спать противопоказано.

— …и себя рядышком пристроил…

— Теплообмен, я же говорил.

— …все признаки того, что оно закончится общеизвестным способом согреться.

— Только не с ней!!!

Ах, вот оно, значит, как?! Не с ней! Только! Ну, будет тебе теплообмен!!!

Дуня отлично понимала, что ведёт себя глупо, но сопротивляться порыву не захотела: повернулась на бок, поплотнее закуталась в одеяло (оно было под ней) и свернулась калачиком. Сразу же разобралась, кто более всего от этого проигрывал — она сама. Холод, несмотря на преграды, пробирался к телу, но в такой позе на большую грелку-менестреля рассчитывать уже не приходилось. Ну и пусть!

— Не ори, мальчик мой, а то и впрямь разбудишь. Чего доброго, жениться придётся.

— С какой такой радости?

«И точно — с какой?» — про себя поддержала певца странница.

— Как честный человек.

— Я? — неподдельно удивился парень. — Да ну тебя в баню, Лу.

Послышались мягкие шаги. Неужели опять?.. Нет. На плечи легло ещё одно одеяло.

— Приехали — теперь и своё отдал. А сам-то как?

— Обойдусь. И не спится мне. Теперь. С тобой посижу.

— Сиди, — мастер Лучель помолчал. — Спой, что ли. Про звёзды.

— Странный ты.

— Не страннее тебя, — ворчливо откликнулся волшебник.

«Хм, все они тут странные, — подумала Дуня, засыпая. — И, скажите на милость, куда он подевал свой жуткий акцент?»

Песня, как и разговор до неё, была на языке сэра Л'рута, но музыкант исполнял её чисто, не коверкая слова — не переставляя ударения и не заменяя буквы. Красиво, как в тюрьме. Девушка блаженно улыбнулась и провалилась в страну грёз, а потому не услышала вопрос, тот самый, который хотела бы, но постеснялась, задать.

— Мальчик мой, а почему «только не с ней»?

— Лу, ты меня поражаешь. Я, конечно, не сама добродетель, но с ней… это ведь… это же… Это как соблазнить ребёнка!

— Ну-ну, — скептически оценил чародей, но на его счастье менестрель ничего не заметил. Он смотрел вверх. Вероятно, вопреки своему же утверждению, пытался сосчитать звёзды. Впрочем, из-под купола, с трудом удерживающего остатки жизни этого мира, ночных принцесс виднелось не так уж и много.

Толстое тёплое одеяло скатилось с носа куда-то за плечи — Дуня, недовольно поморщившись, попыталась вернуть то на прежнее место, но покрывало оказалось чересчур тяжёлым и к тому же за что-то зацепилось. Тогда девушка сменила тактику и поднырнула под одеяло сама. Не то чтобы манёвр полностью провалился: некоторое время нос не торчал наружу, надёжно защищённый от холодного воздуха, но потом самовольное покрывало вновь сползло. Помимо того у кресла отвалился подлокотник, в который упиралась ногами странница, что позволило утреннему морозцу отыскать ещё одну лазейку для атаки на изнеженную плоть. Да и само кресло, где клубочком свернулась Дуня, вдруг перестало быть уютным… эх, не стоило двигаться… Стоп! Какое кресло на поле брани?!

Девушка распахнула глаза. И за кресло, и за одеяло она принимала менестреля — парень, крепостной стеной окружив замок-Дуню, прижимал к себе странницу, словно ребёнок любимую игрушку.

— Спи, — прошептал он куда-то в затылок. В голосе равно смешались лёгкое недовольство и нежная забота. — Время ещё есть. Лу нас разбудит.

— Угу, — с готовностью согласилась Дуня и, переложив большую ладонь на лицо (хотя не имела ничего против и нынешнего её расположения), провалилась в дрёму…

Они сели одновременно и, не сговариваясь, посмотрели вверх. Правда, музыкант решил изучать небеса явно не по той же причине, что и странница: вскакивая, Дуня нечаянно разбила парню нос, и теперь несчастный запрокинул голову, чтобы остановить кровь.

— Чокнутая, — прогнусавил он и отодвинулся. — Лу! Это твои проделки?! Если твои, то сверну шею и скажу, что так и было.

— Ой, какой ты у нас грозный, оказывается, — судя по донёсшимся звукам, маг потянулся. — Мальчик мой, на зеркало-то не пеняй при кривой-то роже. Похоже, ты у нас лунатизмом страдаешь: как захрапел, так сразу к девице ближайшей и присоседился. С другой стороны, оно и к лучшему — мог ведь и ко мне с объятиями полезть. Так что — радуйся, верно, Лаура?

Дуня не ответила. Она снова с запозданием поняла, что волшебник обращается к ней. Но когда сообразила, тоже смолчала, однако не потому, что догадалась — момент упущен и теперь следует делать вид, что ничего не слышишь. Нет, вовсе не потому. Она молчала, так как ей было не до того. Сейчас странницу не пугали чужие подозрения, она не боялась за свою, ну да, девичью честь и её не страшил этот изуродованный мир. Мелочь, недостойная внимания. Ибо приближалось нечто жуткое.

— Н-да, Лаура …

— Лу, отцепись от человека! Вот скажи мне, кто назовётся настоящим именем, если рядом маг шляется?

— Ты у нас давно не стесняешься.

— И очень похоже, что по своей воле? — менестрель осторожно (видимо, опасался за ещё целые части тела) тронул Дуню за плечо. — Лаура? — затем, осмелев, бесцеремонно тряхнул. — Лаура! Эй!

— Извините, — выдавила девушка.

— Ерунда, — отмахнулся парень. И зачем, спрашивается, приставал? — Прошло. Что с тобой, Лаура? Ты так побледнела.

— Мертво всё, — попыталась объяснить Дуня. Потеряно огляделась. Действительно — всё мертво. Но и вчера было не лучше. Чего же она сегодня ждала? — Наверное, примерещилось.

— Примерещилось… — сварливо передразнил мастер Лучель. — Э-эх, как курить-то хочется! Девочка, поройся в курточке, глянь, там у этого жулика кисет и трубка припрятаны.

Спасибо сослуживцам А-алина, дымившим, как паровозы, иначе девушка не разобрала бы ни слова.

— Вы курите? — охнула странница. Конечно же, она обращалась к певцу — тот и откликнулся.

— Я?! Нет! Что? Я враг себе — здоровье и голос портить?! И Лу не советую… да разве ж он меня, такой мудрый, послушает.

— К чему мне вора слушать? Спёр у старика единственную радость — и доволен, мастер шустрые пальчики. Так бы на лютне своей наяривал! Тьфу!

— Делай после этого добрые дела… Ладно, кинь в него этой дрянью, раз ему себя не жалко, — менестрель брезгливо поморщился, но продолжать вразумление старшего товарища не стал, отлично понимая всю бесполезность этого занятия. — Лу, когда мы отсюда уберёмся?

— Покурю и…

— Кстати, а какого, — предъявил новую претензию музыкант, — мы всю ночь мёрзли? — (Дуня покраснела — ей-то, злопамятной мстительнице, было более чем тепло.) — Хоть бы костерок развели. Не то чтобы согрелись, но хоть пятки подпалили бы.