Елена Тыртышникова - Поле под репу

— Что? Газ?

Неужели она угадала?

— Вот дерьмо.

Знакомая, однако, присказка. Знакомый тон.

— Мы вляпались? — ну вот, теперь ещё и рот не слушается.

— Не совсем, но почти. Прикрой лицо!

Она с трудом приходила в себя. Вообще-то не стоило — голова раскалывалась, перед глазами плясала привычная уже муть. Как же ей надоели обмороки и дурные сны! На этот раз, правда, со снами было туго и отделить их от яви не представлялось возможным — одно бредовее другого. Жутко хотелось пить. Она попала в пустыню?

— Лу! Не трожь! Это для Лауры.

— И зачем так вопить? — недовольно прохрипела Дуня, прижимая пальцы к вискам. Она чувствовала себя колоколом… внутри… во время удара. А ещё — старинным монстром-будильником в утренний трезвон. И дождевым червяком на раскалённом асфальте… как раз под сандалией случайного прохожего.

— Да я не…

Точно — «не». Не мужчина, а глас божий.

— У-уу, — оценил состоянии девушки музыкант. Из сострадания сделал он это всего лишь в рупор.

— Разверзлись хляби, пал я ниц, — не удержалась несчастная.

— О.

По розовой мге поплыли тёмные пятна, медленно принимающие форму человека-призрака. Затем они стали резче, приобрели практически чёткие контуры, но почему-то двойные — ясное дело, к улучшению самочувствия видение не привело.

— Что со мной? — простонала Дуня.

— Сушняк обыкновенный. — Неужели этот изверг разучился говорить шёпотом… или просто тихо? — Другими словами, похмелье. На-ка, выпей — у охранников выклянчил. Ради тебя.

— Какая гадость! — поморщилась бедняжка и постаралась отползти подальше от горького, рвотного запаха. И это ей когда-то нравилась полынь?! — Не буду я ничего пить!

— А тебя никто и не спрашивает, — отрезал мучитель. Он не был таким жестоким даже на поле брани.

— Садист!

Он оказался сильнее, да и находился в более выгодном положении: ослепшая и оглохшая Дуня не сумела найти оптимального пути для бегства. Попытка отстоять свободу кулаками тоже не увенчалась успехом — девушка достала только воздух, хотя догадывалась, что массивный объект всего в одном вдохе от неё и есть искомый менестрель. К сожалению, при ударе он таял, как дым.

— Ого, уже на черепашку похоже, — оценил экзекутор. — Осторожно, Лаура, с койки свалишься.

Девушка испуганно замерла — с койки, это, наверное, высоко и больно.

— Умничка. А теперь будем хорошей девочкой и примем лекарство.

— Не будем, — закапризничала страдалица, но певец и впрямь не предлагал, а делал: Дуне зажали нос и в распахнувшийся рот влили омерзительно вяжущую, словно недозрелая хурма, жидкость.

— Ещё чуть-чуть, — подбодрил палач. — Раз — и глотаем.

Вообще-то странница намеревалась всё выплюнуть, но голос менестреля наполнился гипнотическими нотками — подчиняясь ему, девушка судорожно глотнула… и её будто током ударило. Волосы встали дыбом, по телу, от макушки до кончиков пальцев на ногах, пробежала волна мелкой дрожи, чтобы скрючить Дуню судорогой. Затем ухо уловило характерный высокочастотный писк зарядки — и перед глазами щёлкнули вспышкой. Грязную мглу сменил непроницаемый мрак. Постепенно в нём проявились белые полосы — очертания без сердцевины. Театр прозрачных теней! Склонившийся над девушкой менестрель; подвесная кровать, похожая на полку общего вагона; стыки стен и пола; дверь с решётчатым оконцем; кажется, ещё человек. И вертикальные прямые, соединявшие землю и небо.

Через мгновение мир запестрел яркими, неестественными цветами, словно кто-то решил раскрасить его гелевыми ручками. Дуня в школьные годы очень любила такими рисовать мозаики в тетрадях.

И всё встало на привычные места. Девушка даже не сразу удивилась. Комната превратилась во вполне просторную тюремную камеру, в одной из каменных стен действительно обнаружилась деревянная дверь с небольшой заслонкой по центру, другой оказался частокол толстых прутьев — ни дать ни взять клетка. Пол устилала почти свежая солома, в углу благоухал чан очевидного назначения и содержания. По глухим стенам висели пустующие нары — лишь на дальней от Дуниной койке сидел помятый во всех отношениях мастер Лучель. Он, страдальчески морщась, массировал виски. На второй из занятых скукожилась собственно Дуня, рядом возвышался недосягаемый Тацу. Он протягивал болезной глиняную кружку.

— Вода.

Девушка жадно рванула к источнику жизни, вцепилась, ей примерещилось, что мёртвой, хваткой в посудину двумя руками… и чуть не выронила драгоценность. Дуню трясло. К тому же такая маленькая на вид кружка на деле оказалась до неприличия тяжёлой — хорошо ещё, что менестрель на вменяемость подопечной ни в коем разе не рассчитывал, и потому не дозволил той действовать самостоятельно. Парень поддерживал и донышко чаши, и подбородок Дуни, и каким-то образом саму девушку.

— Осторожно, глупая, захлебнёшься.

У несчастной тотчас всё полилось изо рта. Опекун кривовато усмехнулся, но, как ни странно, раздражённым он не выглядел. Тацу заботливо утёр страннице лицо и, обождав, когда она отдышится, помог напиться.

— Вот, Лу, о чём я говорил, — менестрель полуобернулся к волшебнику. — По-моему, совершенно глупое занятие: спаивать девицу, чтобы соблазнить. Представь, — он скривился, — проснёшься поутру, а рядом такое. Заикаться начнёшь! Молчу о том, как Лауру час назад рвало — я уж подумал, что она наизнанку вывернется.

— Я не пьяница! Я вообще не пью! — монотонно заныла Дуня.

Парень посерел.

— Так, Лаура! Если закатишь мне истерику с депрессивным уклоном, я тебе такое устрою — мало не покажется! — и застыл сердитым изваянием.

Девушка, втянув голову в плечи, скосила глаза к носу, куда упирался не иначе как указующий перст. Н-да-аа. Ну и лапища! Такой врежет — и впрямь мало не покажется. Нет, лучше пусть одеялом прикидывается. Или лежит там, где в мёртвом мире лежала…

— Эй! Я всего лишь имел в виду профилактическое купание в холодной воде! Я девушек не бью! — искренне обиделся Тацу.

Выдернутая из грёз наяву, Дуня виновато посмотрела на защитника. Зарделась.

— Я… я… я о другом думала.

Признаваться, о чём, не стала.

— О. Извини.

Интересно, он догадался? Девушка понадеялась, что нет.

— Холодно.

— Ой, забылся, — парень вновь скинул с себя куртку с топазовой брошью и укутал в одёжу подопечную. Стало тепло и уютно.

— А всё-таки… Я ведь не пила.

— Не пила, — согласился менестрель. Он сел рядышком, откинулся на стену и устало вытянул ноги. — Я бы тоже не назвал стаканчик молодого вина выпивкой. Я укушался — это да. Но кто ж знал, что вас с Лу с такой малости развезёт — всё из-за ограничителей. Они из-за фейерры сломались — вот вы и нанюхались газа, а капелька вина завершила начатое.