Роджер Желязны - Знак Единорога. Рука Оберона

…Ко дворцу, яркому своду разума или духа, более зримому, чем любая реальность… Оценить совершенство — это вынести никчемный приговор, но я должен увидеть, что находится внутри… Это должно стать последним в каком-то смысле, ибо увиденное гонит меня прочь. Я не остановился, чтобы подобрать посох из гущи искристой травы. Я знаю, куда должен идти, что должен делать. Теперь это очевидно, хотя логика, что очаровала меня, — не логика пробужденного разума.

Торопясь, взбираюсь вверх, к дальнему порталу… Боль, кусающая бок, снова вернулась домой… Прыг за порог и внутрь…

Нет сияния звезд и лунного света. Свет без источника, кажущийся почти текучим и бесцельно переливающимся. Где бы он ни терялся, тени были сплошными, драпируя большую часть комнаты, коридор, кабинет, лестницу.

Среди них, сквозь них, и почти бегом… Монохромная копия моего дома… Меня переполняют дурные предчувствия… Черные пятна кажутся дырами в этом куске реальности… Я боюсь подойти слишком близко. Упасть в них, затеряться…

Повернуть… Пересечь… Наконец-то… Вхожу… Тронный зал… Бушели [41] Бушель — мера объема, принятая в Англии и США, равна примерно тридцати шести и трем десятым литра. черноты громоздятся там, где взгляд жадно ищет абрис самого трона…

Но там движение.

Пока я приближаюсь, копошение справа.

Волна копошений.

Пока я торопливо иду к основанию трона, в поле зрения вплывают носки сапог, затем голенища, отвороты…

Грейсвандир ложится в ладонь, отыскивая путь в лоскуте света, возрождая обманчивое, меняющее облик пространство, наливаясь собственным свечением…

Я ставлю левую ногу на ступень, левую ладонь кладу на колено. Отвлекающая, но терпимая пульсация в моих заживающих внутренностях. Я жду черноты, пустоты, чтобы раздернуть соответствующий занавес для драм, которыми меня обременила эта ночь.

И занавес скользит в стороны, открывая ладонь, руку, плечо; рука — сверкающий металлический механизм, его грани схожи с огранкой драгоценного камня, запястье и локоть — изумительные переплетения серебряного каната, проколотого крапинками огня, ладонь, стилизованная, напоминающая скелет, швейцарская игрушка, механическое насекомое, функциональная, смертоносная, прекрасная в движении…

И занавес скользит в стороны, открывая человека…

Возле трона, расслабившись, стоит Бенедикт, его левая — человеческая — ладонь легко лежит на спинке трона. Бенедикт склоняется к трону. Его губы двигаются.

И занавес скользит в стороны, открывая занявшего трон…

— Дара!

Повернувшись, она улыбается, она кивает Бенедикту, губы ее шевелятся. Я приближаюсь, выставив Грейсвандир, пока ее острие не упирается Даре в солнечное сплетение…

Медленно, очень медленно она поворачивает голову и встречает мой взгляд. Она одевается в цвета жизни. Ее губы вновь в движении, и на этот раз слова долетают до меня.

— Что ты такое?

— Нет. Этот вопрос за мной. Отвечать тебе. Немедленно.

— Я — Дара. Дара из Янтаря, королева Дара. Я занимаю трон по праву крови и завоевателя. Кто ты?

— Корвин. Тоже из Янтаря. Не двигаться! Я не спрашивал, кто ты…

— Корвин мертв уже несколько столетий. Я видела его гробницу.

— Она пуста.

— Не совсем. Внутри лежит его тело.

— Твоя родословная!

Ее взгляд движется вправо, где по-прежнему высится тень Бенедикта. В его новой руке появился клинок, кажущийся ее продолжением, он держит оружие свободно, небрежно. Левая рука Бенедикта теперь покоится на руке Дары. Глаза ищут меня за рукоятью Грейсвандир. Не преуспев, его взгляд возвращается к тому, что видимо, — к Грейсвандир, — узнавая рисунок…

— Я праправнучка Бенедикта и адской девы Линтры, которую он любил и убил затем.

Бенедикт болезненно морщится, но она продолжает:

— Я никогда не знала ее. Моя мать и мать моей матери родились в краю, где время бежит не так, как в Янтаре. Я первая по линии матери несу все признаки человека. А ты, лорд Корвин, всего лишь призрак, тень из давно сгинувшего прошлого, хотя тень опасная. Как ты пришел сюда, я не знаю. Но сделал ты это зря. Возвращайся в могилу. Не тревожь живых.

Моя рука дрогнула. Грейсвандир сбилась не больше, чем на полдюйма. Но этого было достаточно.

Выпад Бенедикта оказывается за порогом моего восприятия. Его новая рука работает новой кистью, что держит клинок, который ударяет о Грейсвандир, а прежняя рука управляет прежней ладонью, что касается руки Дары… Эти подсознательные ощущения настигают меня мгновением позже, как только я отлетаю назад, рассекая воздух, прикрываюсь и рефлекторно бью en garde… Забавно — сражаться с парочкой призраков. Здесь это неравный бой. Он не сможет даже достать меня, пока Грейсвандир…

Но нет! Его клинок прыгает в другую ладонь, как только Бенедикт отпускает Дару и поворачивается, сводя руки вместе, живую и сверкающую. Левое запястье разворачивается, как только он скользяще выбрасывает его вперед и вниз, переходя в позицию corps a corps , имей мы оба смертные тела. На мгновение наши гарды сцепляются. Этого мгновения достаточно…

Сверкающая механическая рука движется вперед — творение из лунного света и огня, тьмы и зеркального блеска, сплошные углы, ни одной гладкой кривой, пальцы чуть согнуты, ладонь небрежно расписана серебряным полузнакомым узором, — движется вперед, движется, чтобы вцепиться мне в глотку…

Промахнувшись, пальцы ловят мое плечо, и большой палец входит крюком — то ли в ключицу, то ли в гортань, не знаю. Я бью кулаком левой, целясь в корпус, и ничего не происходит…

Голос Рэндома:

— Корвин! Вот-вот взойдет солнце! Ты сейчас провалишься!

Я не могу даже ответить. Секунда-другая, и эта рука разорвет то, во что бы она там ни вцепилась. Эта рука… Грейсвандир и эта рука, которая существует и в городе призраков, и в моем мире…

— Я вижу солнце, Корвин! Отваливай и давай мне руку! Козырь…

Я выплетаю Грейсвандир из завязывания [42] Завязывание — или, точнее, круговое завязывание, сложный по выполнению прием, при котором клинок обвивает клинок противника. и провожу ее вокруг и вниз по длинной сокрушительной дуге…

Только призрак смог бы побить Бенедикта или призрака Бенедикта таким маневром. Мы стоим слишком близко, чтобы он мог блокировать мой клинок, но его превосходно вымеренный контрудар отрубил бы мне руку, будь там рука.

Но так как руки там нет, я завершаю удар, в полную силу нанося его чуть выше того смертоносного механизма из лунного света и огня, тьмы и зеркального блеска, туда, где он соединяется с культей Бенедикта.

Страшно раздирая мне плечо, рука отделяется от Бенедикта и затихает… Мы оба падаем.

— Давай же! Ради единорога, Корвин, шевелись! Солнце встает! Сейчас город рассыплется, растает!