Екатерина Лесина - Внучка берендеева. Третий лишний (СИ)

- Может, если б меня не было, придумали бы... и сговор - это еще не свадьба, Зослава. Отказаться... царицам не отказывают. Только это слабая отговорка. Я должен был... должен...

Он дернул себя за темную прядь.

- Собирался взять тебя и в храм... идиотский план. Думал, что если быстро обвенчают, то... а Кирей... я понять не могу, почему с ним пошел? Я ведь не пью. Вообще не пью... не умею... ничего, очнется дядюшка, я уж спрошу, как оно все вышло... скажи что-нибудь.

- Что?

- Скажи, что я дурень.

- Дурень, - я смахнула со щеки слезу. А от не буду плакать. Не буду и все тут. С чего? Все живые, здоровые, при милостях, чтоб их...

- И что не достоин тебя.

- Точно дурень.

- Я ж и говорю, - он усмехнулся. - Мне другая не нужна. Я... Зослава, пожалуйста, поверь.

- Верю.

Он тряхнул головой и, вытащив из-за голенища маленький ножичек, полоснул себя по ладони. Алая руда полилась на траву.

- Я, Арей, клянусь силою своею, что не будет у меня другой жены, кроме Зославы, внучки берендеевой...

...надобно было остановить.

Я б успела.

Я б сумела.

Удержала.

Но не стала.

Он ведает, что творит. А я? Я ведаю?

- Так оно надежней, - Арей стряхнул капли крови и руку порезанную протянул. - Залечишь?

Разве ж можно было отказать ему?

Тою ночью спалося мне беспокойственно. Полночи ерзала, не способная улечься, то на один бок лягу - мулько. То на другой перевернуся, а все одно никак. Будто не перина подо мною пуховая, но матрац тонюсенький, соломою набитый.

И колется.

И зудит с того шкура.

И не солома то, а совесть моя, которая взяла и к ночи, будь не ладна, очнулася. А ну как не получится у меня с моим последним женихом поладить? И пойду за него замуж? Что будет? Я-то, может, притерплюся, небось, не первая и не последняя, кого против воли отдавали. А Арей? Он клятву принес, и лазеек в ней не оставил. И будет ему выбор, или одинцом оставаться, ожидаючи, когда ж супруг мой, чтоб его до сроку Морана прибрала, преставится, или клятву рушить и силы лишаться.

Нельзя было так.

Не из обиды, не из жадности, не из жалости к себе, несчастное... нельзя. Да только слово вылетевшее не поймаешь, в клетку не запрешь. И кровь пролитая в жилы не вернется. Так что лежи, Зослава.

Спи.

И глаза все ж закрылися. Упала я будто бы в болото, но не то, не снежное, знакомое до тошноты. Нынешнее со снегов свободно.

Зелено.

Пухло.

Поросло мелкою травкой, которая в народе пустозвонкой зовется, а по-научному если - шейхцерия. Бесполезная она и вредная даже. Ее топленики и болотники по трясинам и топям расстилают, чтоб зеленели они да солнцу глаза не мозолили, а то выжжет еще.

А я вот стою.

И чую, что под ногами - глыбь глыбокая. Варухнуся и ухну в нее, следов не сыщут.

На помощь звать?

Так кто отзовется.

- А ты попробуй, девонька, - раздался знакомый такой старушечий голосок. - С тебя ж не убудет.

Оглянулася...

...стоит давешняя старуха, сгорблена и космата, волосья седые из-под платка черного выбиваются, свисают до самое травы, которая под ногами старушечьими, в лапти худые обутыми, гнется, что кланяется.

- Доброго вам дня, бабушка, - сказываю, а у самой-то зуб на зуб не попадает.

Страшно.

Потому как сон сну рознь. Иные-то не выпускают, и тогда отходит человек в этом самом сне, а прочие лишь кивают печальственно, мол, сердце не выдюжило.

Иль еще эта, мозговая жилка оборвалась.

Сиречь, инсульт.

- И тебе доброго, деточка, - старуха осклабилася широко-широко, а зубы у ней белые, ровные, что у молодой. - Давно уж не виделися. Чего нового в мире деется?

- Да вот... царь скоро того... - слово то я не посмела вслух сказать, даже во сне, а то ж про царских соглядатаев всякое сказывали. Нет, конечне, не верю я, что во сны они способные ходить, но все ж... лучше уж лишний раз промолчать.

Старуха головою покачал укоризненно.

И крестом Божининым солнечным себя осенила.

- Горе-то какое... вновь осиротеет землица. А что наследничек? Есть?

- Сказывают, есть... только никто его не видывал.

- Что ж так?

Я руками развела. И сказала одно, что могла:

- Тайна это... извести хотят, вот и прячет царица-матушка...

- Хорошо прячет?

- Вестимо, хорошо.

- Это верно, - старуха подала мне руку. - Только... когда крепко прячешь, главное, чтоб сам потом отыскать сумел. Пойдем, деточка, чаю попьем...

- Спасибо, - я руки коснулася.

Холодная, что камень старый. Но дорожка под ногами моими твердою сделалась. А под нею все одно топь, чую я ее...

- ...только чаю я...

- Опасаешься? - усмехнулася старуха.

- Ваша правда. Уж не поймите превратственно, однако же... мне б возвернуться...

- Возвернешься, Зослава, возвернешься... проклятием нашим клянусь... идем, времени у нас немного. Пока луна спит, могу я путями иными ходить, да только стара стала, ослабла, и каждый шаг - силы тянет. Этак и вовсе обессилеть можно.

Идет.

Ведет.

И вот уж позади остались пустозвонные топи, в которых редко, да проклевывались синие озерца. На берегах их уж сабельник зацвел, а где он, там и кровохлебка будет, травка махонькая, невзрачная, зато способная избавить человека от кровяной да родильной горячки.

Я оглянулась.

- После, деточка, - старуха пальцы мои сжала. - Еще успеешь набрать травок. Тут много чего растет... вот курослеп малый... и великий. Еще лапчатка есть, ну да она невелика редкость. Чабрец. Клюква. Цвет багульников. Белолистник... болота богаты, главное, уметь сие богатство собрать. Ты сумеешь.

Вновь не успела я увидать, как клятый остров возник. Откудова.

Вот не было его.

А вот нате, стоит, выкатился из туману. И вновь заборы.

Люди.

Сохнут сети... мужичок лодчонку чинит... как в прошлый раз.

- Он ее какую сотню лет чинит, - сказала старуха. - А она на следующую ночь вновь худою делается. Или вот Марфа нашая устала блины печь. Чего только не делала... порося забила, целую в печь сунула, а утром - порося в загоне копошкается, а тесто, на блины заведеное, булькает. У Никняты старшенький животом все мается... пацаненку двенадцатая зима пошла. Наелся сдуру зеленых яблок. И к вечеру чуть попускает, а с утра - все наново...

Она вела меня по узкое улочке, а люди будто бы и не замечали.

- Не видят. Они в ином мире, а мы... мы тут ныне гостями. Вот чутка погостюешь и отпущу тебя.

Куда?

Уж не на то ли болото?

- Не меня тебе бояться надобно, девонька, - молвила старуха, и встала перед нами хата древняя-предревняя, в земле копаная, а сверху крышею из дранки крытая. Окна-дыры рыбьими пузырями затянуты.

Дверь шкурой прикрыта.

- Проходь, гостьею будешь...

Старуха шкуру откинула и, глянув на меня - а глаза-то, что у рыбы, круглые да белые - молвила.

- Пресвятою меня звали, правда, давно сие было... так давно, что позабыть бы, но не позволено нам забывать.

В хате потолок низенький, мне и не разогнуться, сетью затянутый. А с сети тое свисают, что трав пучки сушеных, что низки чешуи рыбьей, что хребты белые, обглоданные. Печка-мазанка в полкомнаты раскинулася, раскрыла черный зев, паутиною заросший. За нею горшок треснутый виднеется. Прислонилося к углу кочерга кривая.